ХАРАКТЕР ШАХМАТИСТА БОББИ ФИШЕРА
Он сделал из шахмат шоу, вдохнул в них жизнь и страсть. Многие считали его безумцем и позером. Ему было в прямом смысле наплевать. С ним не могли не считаться. Он был вундеркиндом и гением. Его звали Бобби Фишер.
ДОВЕЛ ДЕДУШКУ
На турнире в Цюрихе в 1958 году пятнадцатилетний Фишер в партии со старейшим участником, венгерским гроссмейстером Гедеоном Барцой не имел никакого перевеса, но, не желая отпустить соперника с миром, играл до 103-го хода. Партия трижды откладывалась, партнёры исписали два бланка, но и после того как на доске остались одни короли, Фишер сделал ещё два хода! Ничья! Потрясённый таким фантастическим натиском, Барца едва поднялся со стула, а Роберт говорит, как ни в чём не бывало: «Давайте посмотрим партию с первого хода. Где-то ведь я мог сыграть посильнее!» И тогда Барца взмолился: «Что вы! У меня жена, дети, кто их будет кормить в случае моей безвременной кончины!».
Я САМ
Ещё один эпизод, дающий представление о характере Фишера. Незадолго до турнира претендентов 1959 года, куда молодой шахматист сенсационно отобрался, один бизнесмен решил стать спонсором вундеркинда. Его требование было простым: чтобы Бобби во всех интервью говорил, что успехов он добивается с помощью своего спонсора. 16-летний Фишер отреагировал незамедлительно: «Если я выигрываю турнир, я выигрываю его сам!».
«РУССКИЙ СГОВОР»
Для турнира претендентов 1959-го Бобби был ещё сыроват, но вот к турниру претендентов 1962 года на Кюрасао Фишер подошёл в роли одного из фаворитов. Во всяком случае, таковым он сам себя считал. Правда, на пути к первому месту, а именно оно давало право на чемпионский матч, предстояло пройти так называемый «русский ряд» - четвёрку советских гроссмейстеров, участвовавших в турнире.
Сначала Фишер лидировал, но дистанция была длинная, и удержаться на вершине ему не удалось. В частности, Михаил Таль нанёс американцу 4 поражения. В итоге Фишер обвинил тройку призёров – советских гроссмейстеров – в умышленном сговоре против него. Мол, они делали между собой бескровные ничьи и тем самым экономили силы, а с Фишером, у которого возможности передохнуть не было, выкладывались по полной.
СКАНДАЛ НА МЕЖЗОНАЛЬНОМ ТУРНИРЕ В СУСЕ
После неудачи на Кюрасао Фишер почти на 3 года выбыл из турнирной шахматной жизни. Пропустил один чемпионский цикл. Но к межзональному турниру в Сусе (1967 год) взял себя в руки, с результатом 11 из 11 (!) размялся в чемпионате Америки и вышел на старт! Бобби громил соперников налево и направо. Но вместе с тем постоянно капризничал, требуя то дополнительных выходных, то особого освещения, и по собственной воле выбыл из турнира, имея 8,5 очков из 10! Когда выбывает аутсайдер, то это понятно, а вот когда явный лидер, то это странно. Похоже, что Бобби боялся в матчах претендентов попасть на Бориса Спасского, который в те годы не знал себе равных. Боязнь поражения – ещё одна из главных отличительных черт спортивного характера Фишера.
ЧЕМПИОНСКИЙ МАТЧ СО СПАССКИМ
Как и предполагалось, претендентский цикл 1967 года, а затем и шахматную корону, выиграл Спасский. То есть, в новом цикле (1971 года) дорога Фишеру была открыта вплоть до чемпионского матча. И Бобби взялся за дело! В четвертьфинальном матче он разгромил Марка Тайманова - 6:0! В полуфинальном - Бента Ларсена – 6:0! И только в финальном матче претендентов сопротивление смог оказать экс-чемпион мира Тигран Петросян – 6,5:2,5. Оставался последний рубеж… Спасский.
Но на официальное открытие матча в исландский Рейкьявик (1972 год) Фишер не явился. Назревал скандал. Бобби требовал увеличения призового фонда. Советское руководство хотело отозвать Бориса Спасского, считая подобную катавасию унизительной. Но через два дня злой гений объявился (нашлись спонсоры, удовлетворившие просьбу Фишера). Мир затаил дыхание в ожидании небывалого шахматного действа…
В первой же партии советский чемпион побеждает! И Фишер сразу же закапризничал. Начал требовать, чтобы нигде не горел красный свет светофора, пока его везут в игровой зал. Требовал убрать все телекамеры, так как его раздражал их шум. А потом выдвинул ультиматум: играть следующую партию в подсобном помещении, а не на сцене! Иначе он снимается с матча. Организаторы подумали, что Бобби блефует. Ан нет. На вторую партию Фишер не явился и ему засчитали техническое поражение. 2-0 в пользу Спасского.
Тут бы и сказки конец, но Борис, видимо, считал такую победу недостойной чемпиона и согласился играть 3-ю партию за кулисами. Психологическая уступка! 3-ю партию Бобби красиво выиграл, перехватил инициативу в матче и в итоге стал чемпионом мира.
ОТРЕЧЕНИЕ
После чемпионского матча Бобби ушёл из шахмат и, по свидетельствам очевидцев, начал превращаться в параноика. Трагедия Фишера заключалась в том, что масштаб его шахматного дарования не соответствовал масштабу его личности. Но надвигался новый цикл розыгрыша шахматной короны, и Бобби предстояло защищать свой титул. Страх поражения в грядущем матче 1975 года с молодым Анатолием Карповым давил на Фишера. Он выдвигал разные условия, но Карпов, ни в пример Спасскому, ни на какие уступки не пошёл, и матч не состоялся. Корона без борьбы перешла к Карпову. Однако Бобби заявил, что настоящий чемпион мира - он и никто другой. Ибо чемпион мира определяется по принципу преемственности, а он никому матч не проиграл, по той простой причине, что не стал его играть! Любители шахмат до сих пор жалеют о том несостоявшемся матче…
МАТЧ СО СПАССКИМ В БЕЛГРАДЕ
Время шло, в шахматном мире появились новые герои: Анатолия Карпова после титанического противостояния, длившегося много лет, сменил Гарри Каспаров. Но спустя 20 лет с момента последнего матча Фишер вышел из тени! Он сказал, что по-прежнему считает себя чемпионом мира и даёт Борису Спасскому право на матч-реванш. Шахматная общественность была в восторге! Быстро нашлись спонсоры. Матч решили проводить в Белграде. Как раз в то время США ввели экономические санкции против Югославии.
Американское правительство прислало Фишеру официальное письмо, в котором запретило участвовать в матче. Фишер наплевал на это письмо на глазах у журналистов и разорвал его. Данный поступок означал, что по возвращению в США Бобби ждала тюрьма, поэтому на родину он уже не вернулся.
Сложившуюся ситуацию он прокомментировал так: «Из-за того, что я играл в шахматы, я должен сесть в тюрьму? Большего идиотизма в жизни не встречал». Кстати, матч Бобби снова выиграл.
Жаль, что Бобби Фишер не написал на закате своей жизни ни одной шахматной книги. Ведь его труд 1972 года «Мои 60 памятных партий» по праву считается одной из самых лучших шахматных книг, когда-либо написанных…
Это не перевод бестселлера Франка Брэйди, только что вышедшего в нью-йоркском издательстве Crown Publishers: “ENDGAME Bobby Fisher’s Remarkable Rise and Fall- from America’s Brightest Prodigy to the Edge of Madness” –ЭНДШПИЛЬ”. Удивительные взлет и падение Бобби Фишера – от американского ярчайшего вундеркинда до грани безумия». Да и немыслимо втиснуть четыреста страниц в условный печатный лист. И потому это эссе: заметки по поводу, собранье «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет».
Регина Вендер Фишер родилась в Швейцарии, но когда девочке исполнилось два года, семья перебралась в Америку.
В восемнадцать, по окончании колледжа, девушка отправляется в Германию, навестить брата, но встречает в Берлине американского генетика Германа Мюллера, будущего Нобелевского лауреата, и тот предлагает ей стать его секретаршей и гувернанткой дочери.
Выдающегося генетика сопровождал в Москву еще один ассистент – Ганс Герхард Фишер, молодой биофизик. На самом деле его зовут Лейба. Пришлось сменить имя, в связи с усилением антисемитизма в Германии.
Ему, как блестящему «спецу», предложили место в Московском Институте Мозга. Ганс и Регина полюбили друг друга и поженились в 1933-м. Вскоре у них родилась дочь Джоан.
Но и в России (будучи евреями) они постоянно сталкивались с проявлением юдофобства. К тому же сталинский террор крепчал.
Порывистая студентка внезапно уходит с шестого курса мединститута, не дотянув до диплома, и бежит с дочерью в Париж. Ганс – в Чили. Перед отъездом они почему-то разошлись, оставаясь формально мужем и женой.
Потом было многое. Она работает учительницей английского в Париже. Но перед «вторжением», будучи гражданкой США, бежит в Америку.
И опять таинственный Некто, прикоснувшись к Королеве (Регине), делает неожиданные ходы, как бы предвосхищая манеру игры бурного шахматного гения, которого ей предстоит породить.
В ранние сороковые мать и дочь – homeless – бомжи (без постоянного места жительства). И, тем не менее, Регина таинственно забеременела, второй раз. Она отсылает пятилетнюю Джоан к престарелому отцу в Сент-Луис, чтобы девятого марта 1943 года в чикагском госпитале дать жизнь Роберту Джеймсу Фишеру. В качестве отца в свидетельство о рождении вписан Ганс Герхард Фишер, хотя, не будучи гражданином США, никогда в страну не въезжал.
Проведя неделю в больнице, мать с новорожденным перебралась в «шелтер» для одиночек, куда затребовала дочь. Но в ночлежке не разрешено жить втроем. Когда она бурно запротестовала, полицейский арестовал ее for disturbing the peace (за нарушение порядка). Женщину с двумя детьми выбросили на улицу, предварительно подвергнув психиатрической экспертизе. Диагноз гласил: “stilted (paranoid) personality, querulous, but not psychotic” – высокопарная (параноидальная) личность, сварливая, но психически не больна.
С двумя детьми на руках, она борется за выживание. Обращается за помощью к еврейским филантропам, в агентства социальной защиты, к старику- отцу. Деньги приходят. Но мало. К счастью, получает работу секретаря-машинистки в солидной компании и вселяется в однокомнатную квартиру в южном Чикаго. Стремясь вырваться из удушающего безденежья, Регина перепробовала множество профессий. Была сварщицей, учительницей, клепальщицей, батрачкой на ферме, ассистенткой токсиколога, стенографисткой. В середине сороковых перебралась в Нью-Йорк.
Характер Бобби Фишера, вся линия его жизни, с уклоном в безумие, – слепок с материнской генетической матрицы. Но, как сказал русский психиатр Бехтерев: «Наше представление о психическом здоровье – вещь весьма относительная».
Мать была его Каиссой, десятой Музой шахмат. Достаточно взглянуть на фотографии в книге Франка Брэйди. Вот девятилетний Бобби, по грудь в воде, в ванной, за шахматной доской: играет сам с собой «блиц», попеременно белыми и черными. А на голове у него, из-за занавески, – теплая, благословляющая материнская ступня, которую сынок нежно почесывает.
А вот трогательная картинка в сабвее. Бобби уронил голову на ее плечо. Отбарабанив на пишущей машинке восемь часов, Регина забирает трудное чадо из манхэттенского шахматного клуба: одному в ночной подземке – опасно.
Регина Фишер в парике, замаскированная под нордическую блондинку, втайне навещает сына в гостинице в Рейкьявике (Исландия), чтобы вдохновить перед решающим поединком с Борисом Спасским.
Взрослый Роберт Джеймс Фишер похож на Джерома Дэвида Сэлинджера. Не только внешне, но и судьбой. Ракетоподобный взлет. А потом уход в одиночество, безумие, смерть.
Подросток Бобби напоминает Холдена из «The Catcher in the Rye». Тот же протест против абсурда бытия, та же коллизия между потаенным благородством и вульгарным способом самовыражения. И та же гениальность, жаждущая о себе заявить. За что их и поперли из всех schools.
- Полная туфта, – говорит Холден о школе, – что-то я там не встречал блестящих и благородных. Я провалился по четырем предметам и вообще все на фиг забросил.
Бобби провалился по всем предметам, за исключением шахмат.
И еще одно совпадение. Сэлинджер пишет на обложке своей главной книги: “TO MY MOTHER”. Фишер посвящает матери шахматные победы, о чем свидетельствуют его исповедальные письма к ней. Регина – «его все».
Но попытки приобщить сына к школьному образованию закончились конфузом. Он мог часами сидеть над шахматной партией. Но на уроках чтения, письма, арифметики: как будто шило в одном месте.
В компании же одноклассников, он маленький мизантроп, отгороженный от всех. К десяти годам Бобби сменил шесть школ, по две ежегодно. И везде сторонился ребят, а учителей презирал: они не умели играть в шахматы.
В отчаянии Регина зарегистрировала его в школе для одаренных. Бобби хватило на один день. На другое утро идти отказался.
Воистину, спасителем Фишера стал Иоганн Генрих Песталоцци – великий швейцарский педагог восемнадцатого столетия. Этот необыкновенный Учитель уводил ребят в Альпы, поднимался с ними по цветущим лугам к глетчерам, где на снегу чертил альпенштоком геометрические фигуры и грамматические парадигмы. Песталоцци, несомненно, разрешил бы Бобби записывать на снегу шахматные комбинации и даже сам сразился с ним.
Главной установкой Песталоцци было идея Anschaung, – индивидуальное для каждого ребенка восприятие предметов и явлений. Все в той школе было необычно. Портативные парты не закреплены, а передвигались, как шахматные фигуры, по клетчатому полу. А главное – ДЕТЕЙ ПОБУЖДАЛИ ЗАБЫТЬ РАЗНИЦУ МЕЖДУ ОБУЧЕНИЕМ И ИГРОЙ. На уроках ранней американской истории, например, ребята переодевались в костюмы той живописной эпохи. Их учили: прясть, ткать, писать гусиными перьями.
На собеседовании приняли во внимание одержимость Фишера шахматами. Мало того, ему предложили обучать ребят и учителей «игре мудрых».
А на вступительном экзамене Бобби продемонстрировал высочайший за всю историю школы – “IQ test score 180”.
Начало шахматной карьеры
Я попросил своего американского друга Джо Кона, бывшего главного школьного психолога штата Нью-Джерси, доктора философии, прокомментировать этот показатель интеллигентности. Джо объяснил: его IQ –125, и он гордится. IQ 180 – только у пяти процентов американцев. Это IQ гения.
Итак, в Бруелинской школе , основанной на идеях Песталоцци, недавний двоечник и прогульщик Бобби Фишер оказался первым и самым популярным из 150-ти учеников. Он почувствовал себя «в своем элементе».
Ведь Бобби обыгрывал всех. Учеников и учителей. И не только в шахматы. Он был лучшим бейсболистом и теннисистом. Ему необходимо быть первым везде. Если бы он жил рядом с плавательным бассейном, то стал бы чемпионом по плаванию.
В шахматном романе Набокова – Лужин терпит поражение, потому что не озабочен физической подготовкой к турниру: «Он замечал только изредка, что существует, когда одышка, месть тяжелого тела, заставала его с открытым ртом останавливаться на лестнице».
Фишер – полная противоположность Лужину. Готовясь к решающему матчу со Спасским, он упорно тренирует не только дух, но и тело. Упражнения на снарядах в гимнастическом зале. До пота. Мощный брасс в плавательном бассейне. Несколько ежедневных поединков в теннис. Это убеждение вынесено из школы Песталоцци: «Нельзя поручать трудную задачу человеку, не озабоченному своим физическим совершенством».
Один из мифов о Бобби Фишере – миф о его дремучей необразованности.
Никто так глубоко не проник в шахматное сознание, как Владимир Набоков. Его Лужин тоже оставляет ощущение неотесанности:
«А стихи он плохо понимает из-за рифм, рифмы ему в тягость». Кстати, рифмы давно в тягость современной поэзии. «И странная вещь: несмотря на то, что Лужин прочел в жизни еще меньше книг, чем она, ничем другим не интересовался, кроме шахмат, – она чувствовала в нем призрак какой-то просвещенности, недостающей ей самой. Речь его была неуклюжа, полна безобразных нелепых слов, но иногда вздрагивала в ней интонация неведомая, намекающая на какие-то другие слова, живые, насыщенные тонким смыслом, которые он выговорить не мог».
Тут прикосновение к Тайне.
Несмотря на гнусные юдофобские эскапады, Фишер все-таки – порождение «Народа Книги». И никакого другого. Ницше сказал: «Тип переходит по наследству. Мы нечто большее, чем индивид. Мы сверх того вся цепь».
Но Бобби был мутантом. В том смысле, что всеми фибрами души, всеми нейронами мозга яростно вцепился в другую – «Шахматную Книгу», как шмель в цветок татарника. Дух дышит, где хочет.
На заре жизни у Фишера все как у набоковского Лужина. С той лишь разницей, что мать Бобби не склонялась вечерами перед его кроваткой, «блеснув в полутьме бриллиантами на шее». Но зато Регина все объяснила Бобби в точности как лужинская тетя: «Сначала расставим фигуры. Здесь белые, здесь черные. Король и королева рядом. Вот они офицеры, это коньки. А это пушки, по краям. Теперь смотри, как они движутся. Конек конечно скачет». – “Пожалуй, будем играть”, – сказал Лужин».
Но первая игра у них не состоялась: в гостиную ворвался распаленным Дон Жуаном лужинский отец и уволок симпатичную тетю.
У Бобби было не так. Как только домашние предложили ему сыграть, Регина и Джоан были мгновенно разгромлены. И ребенок заскучал.
Ну, конечно, то было Провидение. Иначе как объяснить, что вскоре судьба послала ему, в качестве ментора, – гениального карлика Джека Он стал для Фишера тем, кем для Пушкина-лицеист Куницын:
“Он создал нас, он воспитал наш пламень.
Заложен им краеугольный камень”.
Джек Коллинз был человечек с недоразвитыми ножками, в инвалидном кресле на велосипедных колесах, которое катил по улицам Нью-Йорка черный гигант Оделл. Великан был так силен, что для него не составляло труда таскать Джека вместе с коляской по крутым лестницам, ресторанам и шахматным клубам. Геракл был молчалив, но нежно привязан к повелителю. Он проникся отцовскими чувствами и к Бобби. Троицу сопровождала сестра Джека – Этель, округлая, румянец во всю щеку и даже по бокам. Лицом она была прелестна, к тому же – медсестра с высшим образованием. Но Этель пожертвовала всем, даже замужеством, чтобы всю жизнь посвятить брату. Да и кто бы ее взял, с таким-то приданым. И хотя, казалось, вся компания явилась со страниц Диккенса, карлик и мальчик говорили не на английском.
“Пешка к королеве слон четыре! “– орал на всю улицу Малыш, неожиданно густым басом, повергая в ужас прохожих.
«Madman» (сумасшедший), – реагировала толпа. «Король цэ-три, ладья а-один, конь дэ-пять, пешки бэ-три, цэ-четыре». Откуда было знать непосвященным, что в 800-м году новой эры, арабы-номады, странствуя по пустыне, вот так же, по памяти, вслепую, играли в древнюю игру: шахматная доска не помещалась на горбу дромадера.
Точно так же, как профессиональный музыкант способен читать партитуру и одновременно слышать музыку, шахматный мастер может глядеть в запись партии и видеть в своем воображение каждый ход. Так Антонио Сальери втайне, со слезами восторга, читал партитуры моцартовских симфоний, задолго до того, как они становились музыкой.
Но Фишер не Сальери, а Моцарт. Бобби не нуждался в «шахматной партитуре». Обладая уникальной памятью, творил в воображении композицию партии. И вот теперь, стремительно двигаясь вниз по Флатбуш Авеню, они предавались своей страсти – “blindfold chess” – шахматам с завязанными глазами. Это демонстрация сверхъестественной способности внушала ужас. То были не шахматы, а таинственный ритуал. Главная радость обделенного судьбой человека. Одна, но пламенная страсть. И он заразил ею Бобби.
Многие испытанные мастера не умеют так играть. Способность тринадцатилетнего – ошеломляла. И все-таки boy предпочитал играть вживую: фигурами на доске. Потому что любил «блиц» – скоростные партии. Он играл их тысячами, многие годы: пятиминутки, десятиминутки. С бомжами за столиками в Вашингтон Сквер. С одноклассниками и учителями. С самим собой, вынимая крошечный карманный set в подземке, библиотеке, кафе. Секунда на каждый ход. Это стало вроде наркомании. И развило в нем способность – мгновенно постигать и мысленно охватывать соотношение фигур в целом. Он играл всегда и везде, даже во сне. Доводя себя, подобно набоковскому Лужину, до шахматных галлюцинаций: «Он сидел и думал о том, что этой липой, стоящей на озаренном закате, можно ходом коня, взять тот телеграфный столб». Даже звезды в небе складывались для Бобби в изощренные комбинации. Даже крошечного Коллинза он воспринимал как шахматную фигуру.
Джек был вроде ферзя на его доске. Учитель был не только знатоком стратегии, но и соавтором современной библии гроссмейстеров – «Modern Chess Openings», содержавшей тысячи вариаций, позиций, анализов, рекомендаций. Ученик, под руководством шахматного «рабби», ушел с головой в шахматный Талмуд. В его распоряжении была громадная библиотека ментора. Мальчика воспринимали здесь как члена семьи. Он был не только своим в доме, но и семейной гордостью, потому что, как-то походя, стал чемпионом США среди юниоров, разгромив всех в Филадельфийском турнире.
Фишер в книге Франка Брэйди выписан не на фанере, как это часто бывает в биографическом жанре. Он у него живой: «Бобби был маловат ростом, для тринадцатилетнего, но с годами стал вытягиваться, вырастать из своих одежд, расцветать. В восемнадцать он уже высоченный, широкоплечий, спортивный, с рельефной мускулатурой. У него блестящие каштановые глаза. Улыбка сияет голливудскими зубами, с крохотной расселиной меж верхними».
Он вполне счастлив. Хочет быть признан и любим. Потому что имеет на это право. Густые каштановые волосы подстрижены под ежик и не знают гребня, который ему подсовывают Джоан и Регина. У Бобби для расчески нет места. В одном кармане – портативная шахматная доска с изящными фигурками, в другом – блокнот для записей. Но он знал себе цену, уже в тринадцать. Напористый всклокоченный ежик.
Таким он и заявился однажды в респектабельный Manhattan Chess Club.
Хотя малолеток туда не пускали. Похожий на фермерского пацана, плебей поначалу смутил чопорную вдову учредителя клуба – Каролину Маршалл – хозяйку дворца. Особняк в престижном районе Манхеттена, на десятой стрит, между пятой и шестой авеню, был подарен президентом Рузвельтом своему другу Франку Маршаллу, шахматному чемпиону США, чтобы тот жил здесь с семьей, преподавал, устраивал турниры.
Тут играли: Хосе Рауль Капабланка, Александр Алехин. Всемирно известный художник Марсель Дюшамп жил напротив и был членом клуба. Писатель Синклер Льюис брал здесь уроки шахмат.
Напрасно Регина и Джоан предлагали Бобби приодеться. Тот наотрез отказался. Спорить было бесполезно. Вначале миссис Каролина хотела выдворить нахала, но когда ей сказали: перед ней чемпион США среди юниоров, – впустила.
Его противником в тот вечер был профессор нью-йоркского Urbane College Дональд Берне, международный мастер, экс-чемпион США, сильный, агрессивный шахматист. Все обличало в нем аристократа: безупречность костюма, речи, манер, и как он держал сигарету холеными пальцами высоко над доской, опираясь локтями на столик красного дерева.
Что же до Бобби, тот выглядел охламоном: линялая ковбойка, жеваные джинсы, сношенные сникерсы. Всклокоченный мышонок против вылощенного льва. Внимательно изучая партии Берне, Бобби получил представление о стиле противника. Он решил прибегнуть к непривычной манере игры: разыграл в дебюте Защиту Грюнфельда. Замысел был в том, чтобы позволить белым (Бобби играл черными) оккупировать центр, сделав фигуры противника уязвимыми.
Это не было классическим подходом, что привело к запутанной конфигурации фигур. Профессор был сбит с панталыку. Бобби попал в цейтнот. Грыз ногти, ерошил волосы, вскочив коленями на кресло, опираясь на стол локтями, подпирая кулаками подбородок, пожирал глазами доску.
Зрители-комментаторы, зануды, надоеды) стали роиться вокруг. Мешали сконцентрироваться. Но в этом чертовом клубе просьба отойти в сторонку воспринималась как личное оскорбление.
Музыку шахматной души хорошо передает Набоков: «Сперва было тихо, тихо, словно скрипки под сурдинку. Затем, ни с того ни с сего нежно запела струна. Но сразу тихонько. Наметилась какая-то мелодия».
Следуя этой таинственной мелодии, Бобби создает позиционное преимущество. Но тут же, жертвует коня.
- Что он творит!?
Рефери напишет позднее в своих воспоминаниях: «Зрители ринулись к шахматному столику, как рыбы к проруби. То была сенсационная, неординарная, гениальная партия. Самое поразительное: ее разыграл тринадцатилетний».
Но Бобби увяз в цейтноте. Ему оставалось всего двадцать минут на сорок ходов. И тут он обнаружил, что может изменить ситуацию, придав игре новый смысл. А если пожертвовать Ферзя – сильнейшую фигуру? Это рассматривалось как самоубийственный «зевок». Но Бобби вела «мелодия»: если Берне заглотит наживку, белые парализованы. И противник взял Ферзя. Мальчишка был так сосредочен, что не слышал ропота толпы. Где-то там, звучали африканские тамтамы. и, следуя их ритму, он отправлял точно в мишени cвои отравленные дротики.
На сорок первом ходу, после пяти часов(!!!) игры, Бобби, с замиранием сердца, подняв свою ладью, поставил ее на доску и прошептал: “Mate”(мат). Пепельно-бледный, Берне встал и пожал противнику руку. Но профессор был благодарен мальчишке. Ведь тот ввел его за руку в историю, сделав соавтором гениальной партии. Она была изысканна, утонченно-изящна, как Eine kleine Nachtmusik Моцарта. Вокруг аплодировали. На старинных «дедовских часах» пробило полночь.
И только Регина не аплодировала. Напротив, она хотела исцелить Бобби от «пагубной одержимости». Как все еврейские матери, она мечтала о престижной карьере адвоката или врача для своего сына. И сама, завершая высшее медицинское образование, должна была вот-вот получить диплом. Случайно ей попалась в руки книга психиатора – доктора Рейбена Файна, где говорилось: «Излечение от шахматной наркомании – сложный процесс. Он начинается с восстановления детских воспоминаний пациента, и, если возможно, с воспоминаний, сформированных еще in utero (в матке)». По теории выходило: Регина сама и виновата. И это усиливало в ней комплекс вины.
Однажды мать вундеркинда пришла излить душу в Манхэттенский Клуб. Как если бы Терпсихора заявилась в Кировский театр отговаривать Барышникова танцевать.
Шахматисты были: врачи, адвокаты, профессора. Почти все – евреи и потому в разговоре переходили на идиш.
- Мишуггенер, – говорили одни.
- Гаон, – возражали другие.
- Мишуггенер Гаон, – заключали третьи.
И все оказались правы. Фишер был «сумасшедший гений». И с этим ничего нельзя было поделать. Но они не подозревали: Бобби предстоит потрясти мир не только своим гением, но и своим безумием.
Участники первенства США 1957 года хотели написать над входом Манхэттенского шахматного особняка: “There’s Fisher” – Там Фишер.
Каждый из четырнадцати претендентов входил в Клуб “to take a crack at Bobby Fisher” – померяться силами с Бобби Фишером. Он становился «устрашающей легендой». Но Бобби не дал им шанса, никому. В первом же поединке он разгромил Артура Фейерштейна. Во втором атаковал и чуть было не опрокинул чемпиона США Самуэля Решевского. Самую сложную и напряженную партию Сэм с трудом свел к ничьей. Решевский оказался единственным достойным противником. К финалу, не потерпев ни одного поражения, Бобби набрал десять с половиной очков. Старый лис Сэм – на одно меньше. Судьба шахматной короны США решилась в последней партии: Решевский-Ломбарди.
- Вы играли превосходно, – сказал Бобби в конце, пожимая руку Ломбарди.
- Что же мне оставалось делать. Вы вынудили меня разгромить Сэмми.
Бобби Фишер стал чемпионом США. В 1957-м. Ему едва исполнилось четырнадцать.
Шел после турнира по заснеженному Центральному парку, ему казалось – он в Москве. Россия была для него Элизиумом, где гуляют шахматные Боги. И он хотел быть среди них. В книжном магазине «Четыре Континента» Бобби купил книгу в твердом переплете «Soviet School of Chess» – классику шахматной литературы. Там было написано: «Расцвет искусства шахмат в СССР – логический результат социалистического культурного строительства».
Бобби был в восторге от русских. В четырнадцать, давая интервью журналу «Шахматы в СССР», Фишер сказал: «Я наблюдаю за вашими гроссмейстерами. Они играют остро, в атакующей манере, полные боевого духа».
Но Бобби не знал всего. Он не знал, что когда чемпион мира Михаил Ботвинник входит в Большой Театр, ему устраивают овацию, что у каждого советского гроссмейстера статус кинозвезды, что во время игры их обслуживает команда аналитиков, что они – привилегированное сословие, что шахматы в СССР – «дело чести, дело славы, дело доблести и геройства».
Но зато ему было известно: экс-чемпион США гроссмейстер Сэмуэль Решевский живет на стипендию от своих поклонников: 200 долларов в месяц – зарплата бруклинского бухгалтера. Экс-вундеркинд так нуждается, что у него нет даже собственного chess set (шахматной доски с фигурами). Неужели и Бобби уготована та же участь?
Шахматы в США были частным делом, в СССР – государственным. Советские садились играть с американцами с тем же пылом, мастерством, самоотверженностью, с какими Вышинский и Молотов садились за стол переговоров.
Первая встреча русских с янки в 1954-м закончилась с разгромным для последних счетом: 20:12. Вторая, в 1955-м, с более унизительным: 25:7.
Хрущев отреагировал энергичным заявлением: «Советский Союз сегодня силен как никогда. Но мы хотим «детанта». Мы готовы сесть за стол переговоров, если американцы согласны говорить с нами всерьез».
Советский лидер выступал с позиции силы. Потому что граница холодной войны проходила не только по Берлинской стене. Но и по футбольным и хоккейным полям:
Эй, вратарь, готовься к бою.
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идет.
Хоккеисты назывались «ледовые бойцы». Пограничная полоса проходила и по шахматной доске. И пусть в стране социализма очереди и дефицит:
Зато мы делаем ракеты,
Перекрываем Енисей.
А также в области балета
Мы впереди планеты всей.
И в области шахмат.
Деловая Регина отреагировала на детант письмом Хрущеву: пригласите Бобби и Джоан в Москву. Из Кремля пришло приглашение: прибыть на Всемирный Фестиваль молодежи и студентов. В Москве к самолету был подан правительственный лимузин. Бобби и Джоан разместили в лучшей гостинице «Националь». В их распоряжении были: шофер, гид, переводчик.
Русские воспринимали Фишера как американский ответ на советский Спутник. Они считали: Бобби растопит лед советско-американских отношений. Как и Ван Клиберн, победитель московского международного конкурса пианистов имени Чайковского. Мальчишку окружала толпа. Все хотели видеть бруклинского вундеркинда:
- Когда я смогу сыграть с чемпионом мира Ботвинником? – спросил неробкий паренек. – А со Смысловым?
- К сожалению, они на даче.
- А как насчет Кереса?
- Керес в данный момент за границей.
Зав. московской шахматной секции Абрамов вспоминал, как лихорадочно пытался подобрать среди гроссмейстеров достойного противника Фишеру. Наконец, в клуб затребовали Тиграна Петросяна. То был неформальный матч, серия «блиц-партий», большинство из которых Петросян выиграл. Потом Фишер говорил:
- Играть с ним чертовски скучно.
Но Москва казалась ему шахматным раем: мальчонка не знал, что таится за этими потемкинскими декорациями.
С Ботвинником ему довелось сыграть в 1962-м. На олимпиаде в Варне (Болгария) Бобби было девятнадцать. Михаилу Моисеевичу пятьдесят один.
Он был главной иконой советского шахматного иконостаса. Его ученик, Анатолий Карпов, сказал об Учителе: «Ботвинник недосягаем как Олимпиец». Чемпион мира застегнут на все пуговицы. На нем серый двубортный костюм, унылый как осеннее поле. На носу очки-велосипед в стальной оправе.
Он пожал Бобби руку, но не ответил на словесное приветствие. Когда затянувшаяся партия была отложена, на доске просматривалось явное позиционное преимущество американца. Вечером Фишер спокойно поужинал, мельком взглянул на доску, там брезжила победа, и завалился спать. А, между тем, потрясенный Чемпион кликнул на помощь всю королевскую рать: Михаил Таль, Борис Спасский, Пауль Керес, Ефим Геллер, Семен Фурман – ломали головы до пяти утра. Но они не были «специалистами по эндшпилю». Авторитетом был Юрий Авербах. Ему позвонили в Москву. И тот с трудом разыскал на клетчатом поле узенькую тропинку к ничье.
- Ботвинник дешевка, – заявил Бобби по прибытии в Нью-Йорк. – Он никогда не был “first among equal” (первым среди равных). Я не хочу иметь дело с этими “commie cheaters” (жуликами-коммунистами).
Но куда было ему от них бежать? Он был иконоборец: рубил иконы их шахматного иконостаса.
Вторым пошел под топор Марк Тайманов: на матче претендентов в Ванкувере, в мае 1971-го. «Русский» прибыл в Канаду с полным антуражем: секундант, ассистент, менеджер. Но Фишер не дал Тайманову ни единого шанса. Выиграл со счетом шесть-ноль. Всухую. Невиданный в истории мировых шахмат нокаут.
- Well, I still have my music, – сказал на хорошем английском с горькой усмешкой интеллигентный Тайманов.
Он был неплохим пианистом.
В Москве ждала расправа. Там фиаско (без единой ничьей) рассматривалось как национальное унижение. Его лишили всех привилегий, никогда не выпускали за границу. Шахматная карьера Марка Тайманова была закончена.
Но Бобби жаждал головы Тиграна. Поединок состоялся в Буэнос-Айресе (Аргентина). В аэропорту их приветствовал президент страны:
- Я самый сильный шахматист в мире, – заявил Фишер на пресс-конференции.
Петросян (экс-чемпион мира) был тоже не «слабак». С ним пришлось повозиться. Тигран напоминал кобру, готовую ужалить. В решающей партии дело клонилось к ничье, когда в зале погас свет. Темно было ровно одиннадцать минут. Концентрация Петросяна была нарушена. Фишер продолжал анализ, как будто ничего не произошло. Джек Коллинз научил Бобби играть вслепую еще в детстве. Когда включили свет, Каисса протянула ему на блюде голову Тиграна. Матч был выигран со счетом шесть с половиной против двух с половиной.
Дорога в Рейкьявик, на поединок с чемпионом мира – Борисом Спасским, – открыта. Путь к победе и безумию.
В Америке его чествовали как национального героя. Где бы он ни появлялся, “he was always given the red carpet treatment” – перед ним расстилали красный ковер. Бобби возвел США в ранг «шахматной державы», искупив победой позор поражения. Но чудик имел привычку отключать телефон и неделями оставаться incommunicado. Тогда Шахматная Федерация срочно сняла для него номер в роскошном Henry Hudson Hotel, чтобы безумный гений не исчез. Он был нужен стране.
Бобби демонстрировал самодисциплину и выдержку. Книга на немецком “Weltgeschichte des Schachs” (всемирная история шахмат), включающая 355 партий Спасского, стала его учебником. Готовясь к сражению, он бушевал на теннисном корте и в плавательном бассейне. К турниру было приковано внимание прессы. Исландский журналист Торбергссон писал: «Русские десятилетиями держали в рабстве другие нации и свою собственную. Они используют спортивные победы для идеологических целей. Победа Фишера отобьет пропагандистские кулаки коммунистов».
Гостеприимная крошечная Исландия замерла в ожидании. Все места в гостиницах и в зале Laugardalsholl раскуплены. Вечером 25 июня 1972-го со взлетной полосы международного аэропорта имени Кеннеди должен был стартовать самолет на Рейкьявик. Но безумец в последнюю минуту отменяет рейс.
“The name of the game was money” – игра называлась – ДЕНЬГИ. Игра на нервах, затеянная Бобби, стала вступлением к матчу.
Претендента не устраивал финансовый аспект. Победитель должен был получить 78 125 долларов. Проигравший 46 875. Кроме того, каждому причиталось 30 процентов от доходов телекомпаний. Но Бобби требовал тридцать процентов дополнительно – от платы за вход, примерно от 250 000, на которые имели право он и Спасский. Газета “The New York Times” отреагировала:
«Если он победит в Рейкьявике, его будущие гонорары сделают нынешние смехотворно малыми». Фишер знал, он получит свое. Мир требовал, чтобы матч состоялся. И чем больше проволочек, тем выше цена. Но тут не только шкурный интерес. Бобби был фехтовальщик за униженных и оскорбленных, таких как Сэм Решевский. Претендент стал (как бы) лидером «юниона». Гонорары за шахматное искусство, утверждал он, несопоставимы с миллионами Мухаммеда Али, которые боксер получает за мордобой.
Всемирное шоу – или переговоры профсоюза с администрацией? Скорей всего, и то и другое. Стороны стояли на своем. В течение последующей недели были забронированы дополнительные рейсы на Рейкьявик, но Бобби их отменял. Пресса бурно реагировала:
- Фишер озабочен прежде всего деньгами, интересы спорта для него на последнем плане, – возмущалось агентство ТАСС.
- Невиданные высокомерие и снобизм, – ругалась немецкая “Bild am Sonntag”.
- Бобби Фишер самый большой хам и псих Бруклина, – гневалась лондонская “Daily Mail”.
Но никто не хотел видеть подлинную причину скандала: Фишер защищал не только свои финансовые интересы, но и интересы коллег-шахматистов.
Для прессы – “the name of the game was money” – игра называлась ДЕНЬГИ. Газетам нужен скандал, он привлекает читателей и рекламодателей. Скандал – двигатель газетного бизнеса, поэтому его надо раздуть.
Но вдруг на доске явилась новая фигура. Английский банкир и страстный шахматист Джеймс Дерек Слэйтер. Он согласился выложить 125 тысяч долларов, если Бобби начнет играть.
- Stupendous, (колоссально) – отреагировал Бобби.
И вдруг телефонный звонок, и скрипучий голос с немецким акцентом:
- Самый плохой шахматист на земле звонит самому лучшему.
- Кто говорит?
- Государственный секретарь Киссинджер. Вы должны немедленно вылететь, чтобы разгромить русских. Правительство Соединенных Штатов желает вам победы.
В ту же ночь Бобби вылетел в Рейкьявик с секундантом Вильямом Ломбарди. Но и там кураж продолжался на полную катушку. Фишер не явился на жеребьевку, где его ждали сотни журналистов. Когда Спасский вошел, ему сказали: «Претендент спит, но прислал вместо себя секунданта. Пусть Ломбарди тянет жребий, кому играть белыми». Оскорбленный Спасский покинул гостиницу и выступил с заявлением, наверняка, сочиненным в Москве: «Советское общественное мнение и я возмущены поведением Фишера. Возникает сомнение: имеет ли он моральное право играть в этом матче».
В том же духе выступил президент FIDE Макс Эйве. Все ждали объяснений.
Ночью Бобби сочинил элегантное послание коллеге: «Дорогой Борис! Приношу искренние извинения за некорректное поведение. Знаю Вас как спортсмена и джентльмена и надеюсь сыграть в предстоящем турнире немало интересных партий. Искренне Ваш, Бобби Фишер»Бобби вручил письмо коридорному мальчику и попросил «подсунуть» Спасскому под дверь. Москва отреагировала. Глава Госспорткомитета Сергей Павлов настаивал на возвращении Спасского: «Истерики Фишера есть оскорбление мирового шахматного чемпионата. Настоятельно рекомендуем вернуться». Спасский, «рекомендацию» вежливо отклонил, рискуя головой и карьерой.
Но Бобби продолжал вести себя как капризная примадонна. Потребовал сделать освещение над столиком поярче, шахматные фигуры ему показались маленькими, раскритиковал каменную доску и попросил деревянную, а кинокамеры немедленно убрать: отвлекают. Убрали, но не все. Тогда он разгневался на официантов: они не положили кубики льда в его апельсиновый сок, а потом приказал принести skyr-чашку исландского йогурта. Когда такового в буфете не оказалось, послали в соседний ресторан, и skyr был доставлен.
Но в Мире Горнем пришел конец терпению. Там лишили Фишера разума. Вконец «оборзевший» претендент совершил глупейшую ошибку и. проиграл первую партию.
Бобби утверждал: виновата кинокамера, она не дает сосредоточиться. Скорей всего, он был прав. Ведь и Лужин в набоковском романе тоже жалуется: «Я не могу подвергаться щелканью и вспышкам этих машин».
Но капризный гений всех так извел, что ему в просьбе было отказано. Упрямец из-за этого на вторую партию не явился и, по правилам FIDE, ему было засчитано поражение. Зал приветствовал Спасского овацией. Фишеру же кричали: «Отправляйся в свою в Америку!» Доктор Эйве предупредил: «Если претендент не явится и на третью партию, Борис Спасский останется чемпионом мира.
Бобби ринулся в аэропорт. Ломбарди с трудом его отговорил. И тут, во второй раз, позвонил Киссинджер: «На моем столе тысячи писем от американцев, умоляющих продолжать, и приглашение в Белый Дом, вне зависимости от исхода турнира». Возможно, немалую роль сыграл и денежный интерес. Проиграв, он обрекал себя на позор и нищету. Бледный и поникший, он садился за третью партию, как рыцарь в фильме Бергмана: сражаться в шахматы со Смертью.
И Моцарт проснулся. Он заиграл вдохновенно и мужественно, раскованно и свежо, вновь услышав звуки своих тамтамов. После двадцати изнурительных партий счет был 11,5:8,5 в пользу Фишера. Но для того, чтобы стать Чемпионом Мира, ему предстояло сделать двенадцать с половиной. Он набрал магическое число после двадцать первой партии.
В его честь восторженная Исландия задала пир в духе древних викингов. Кубки пенились. Фишера приветствовала планета. Чемпион получил тысячи поздравительных телеграмм. Одна пришла из Белого Дома: «Дорогой Бобби! Ваша убедительная победа в Рейкьявике – свидетельство абсолютного мастерства в шахматном искусстве. Это триумф. Присоединяюсь ко всем гражданам страны. Поздравляю от всей души и желаю всего наилучшего.
Ваш Ричард Никсон».
Наконец, у Фишера был досуг. И с той же страстью, с которой он впитывал шахматные знания, Чемпион Мира занялся самообразованием. Михаил Ботвинник был не совсем неправ, когда заметил: «Бобби страдает от отсутствия фундаментальной культуры и незначительности образования».
Но он наверстывал упущенное. Стал страстным читателем, постоянным посетителем библиотек и книжных магазинов.
Но, думается, все проще. Мы не можем судить Фишера по законам формальной логики. Бобби, как и герой Набокова, воспринимает жизнь как шахматную партию. Он хочет быть готовым к атаке и отразить ее. Атака должны быть блокирована и отбита. Враг хитер и строит козни. Случилось так, что все его шахматные противники были евреи. В Манхэттенском Клубе, в FIDE во главе с Президентом Максом Эйве. И даже русская шахматная когорта была возмутительно еврейской.
И вот однажды в лавке букиниста, Бобби споткнулся о старую, расхристанную книгу. Она называлась «The Protocols of the Elders of Zion» – «Протоколы сионских мудрецов». В ней говорилось о «всемирном еврейском заговоре». Так вот где таилась погибель моя. Он, Бобби, жертва еврейского заговора. Все так поразительно совпадало. Его не отягощенное образованием сознание воспринимало, как откровение, провокационную фальшивку Нилуса, шитую белыми нитками в подвалах царской охранки.
«Как можно жить в стране, – возмущается Григорий Соломонович Померанц, – где на церковных папертях продаются «Протоколы сионских мудрецов». Но, увы, книга Нилуса продается не только в России. Ее можно купить везде. Юдофобство входит в метаболизм человечества, как неизбежный элемент бытия. Его в менделеевскую таблицу вписать надо. И антисемитизм вошел в плоть и кровь Бобби Фишера. Стал его религией.
С присущей ему основательностью он «овладевает вопросом»: изучает «Антихриста» Фридриха Ницше, его интересует личность Эрнста Кальтенбруннера, шефа главного управления имперской безопасности, обергруппенфюрера СС, казненного по приговору Нюренбергского суда. И он отправляются в Германию, нанести визит сыну Кальтенбруннера. Тот неожиданно оказался интеллигентным человеком и большим либералом. Неизвестно, о чем они беседовали. Возможно, играли в шахматы. После визита Кальтенбруннер Младший с гордостью демонстрировал гостям стул с бронзовой табличкой: НА ЭТОМ СТУЛЕ СИДЕЛ БОББИ ФИШЕР.
Но когда Бобби становилось одиноко, он отправлялся на север в Пало Алто – навестить сестру Джоан и ее мужа Рассела Тарге – профессора физики Стэнфордского университета. Они, разумеется, были евреи. Джоан и Расселу было странно и дико слышать в своем доме злобные юдофобские тирады. Однажды супруги решительно выставили родственничка за дверь.
Взбешенная Регина написала сыну:
«Не смей оскорблять людей! Подобный тебе человек будет постепенно разрушен собственной совестью. Глупый и примитивный не пострадает, но чем больше разума и таланта, тем необратимей разрушения. У тебя нешуточная позиция. Но если бы даже ты был безвестным, обязанность каждого быть порядочным. Проще всего закрыть глаза, как это делали люди в нацистской Германии, когда других удушали в газовых камерах, как насекомых. Но если даже эти мои слова взбесят тебя, помни: что бы ни случилось, я твоя мать и потому ни в чем не откажу тебе, и ничто моих чувств к тебе не изменит.
С любовью, Мама»
О, как они ему потом пригодились. Когда кончились сбережения и экс-чемпиону Мира нечем стало платить за квартиру, Бобби обратился за помощью к близким. Иначе он – бомж. Мать знала, что такое homeless. И стала высылать сыну из Никарагуа, где работала в американском госпитале врачом, свой Social Security Check – государственное пособие по социальному страхованию. Джоан получала деньги и открыла на имя Бобби банковский счет. Иначе безумный гений повторил бы судьбу Регины. От лося – лосенок, от порося – поросенок, от бомжа – бомжонок. Недаром в «Пятикнижии» тщательно прослеживается генеалогия: кто кого породил. Но Бобби был мутантом. Одиннадцатого сентября 2001 года его безумие достигло крещендо. И мир содрогнулся.
Ночью небоскребы-близнецы Всемирного Торгового Центра были как гранки газетной статьи об американском успехе. Когда в то утро я делал пробежку в Либерти Парк, все было мирно и красиво: дюралевые небоскребы в голубизне индейского лета. И вдруг пейзаж вспыхнул и стал чадить. И вдруг. Второй самолет ударил вкось, в серебряный угол второй башни, извергаясь пурпурной лавой, обломками компьютеров, ошметками обугленных трупов. А потом небоскреб стал оплывать. Как свеча. От Гудзона ветер нес запах паленого мяса, который все старались не замечать. Горели три тысячи погребенных под обломками. Я ринулся к машине и включил приемник.
И вдруг услышал по радио безумный голос Бобби Фишера:
- Да, конечно, потрясающая новость. Настало время накостылять fucking USА по шее. Настало время прикончить США раз и навсегда.
- Вы счастливы, что это случилось?
- Я аплодирую этому акту. Fuck the US. Я хочу, чтобы США стерли с лица земли.
То была филиппинская радиостанция Radio Baguio. Бобби давал интервью по телефону, из Японии. По горячим следам американской трагедии:
- Соединенные Штаты основаны на лжи. Они основаны на жульничестве. Вы только посмотрите, что я сделал для Соединенных Штатов. Никто не сделал столько, сколько сделал я. Когда я завоевал звание Чемпиона Мира в 1972-м, Соединенные Штаты воспринимались всеми как страна футбола и бейсбола. И никто не думал о ней, как об интеллектуальной стране. Я изменил ситуацию. И только я один. И я говорю: смерть президенту Бушу, смерть Соединенным Штатам, FUCK THE JEWS! Евреи – народ преступников. Они mutilate (увечат) своих детей, делая им обрезание. Они убийцы, преступники, воры, лживые ублюдки. Они выдумали Holocaust. В еврейских россказнях о Катастрофе ни слова правды. Fuck the United States.
Видимо, он не соображал: теперь на нем, до скончания дней, – каинова печать. Он будет проклят племенем, породившим его, и Америкой. Его выступление было самым антиамериканским, самым юдофобским за всю историю средств массовой информации. Беснования Фишера напоминали пропагандистские истерики Гитлера.
И ВСЕ-ТАКИ СУДИТЬ СЛЕДОВАЛО НЕ ЕГО. Судить надо было средства массовой информации, эксплуатировавшие имя и всемирную славу трагически больного человека. Это бредил не Бобби. ЭТО БРЕДИЛА ЕГО ПАРАНОЙЯ, унаследованная от матери.
Доктор Антони Сэйди, один из самых преданных друзей Бобби, сразу после выступления Фишера, обратился с письмом в журнал “Chess Life”:
«Его паранойя усугубляется с годами. И он все более и более изолирован в своей иной, «инопланетарной» культуре. Media (средства массовой информации), публикуя его самые омерзительные высказывания, цинично эксплуатирует Фишера. Оставит ли она, наконец, его в покое?».
Но весь мир ополчился на Бобби.
«Паранойя, утверждают специалисты, характеризуется длительными периодами необоснованного недоверия к окружающим, а также повышенной восприимчивостью. Психическое нарушение характеризуется подозрительностью и хорошо обоснованной системой сверхценных идей. Параноики, как правило, критически относятся к другим, не принимая критики в свой адрес».
Но, двадцать шесть лет до этого, в период его относительного здоровья, недоверие Фишера к Карпову нельзя было назвать необоснованным, а критику несправедливой.
«Карпов в СССР, – писал Владимир Буковский [3], – центральная пропагандистская фигура, идеал коммунистической молодежи и член ЦК ВЛКСМ. Конечно же русский, а не какой-то сомнительный еврей. Конечно же из рабочей семьи. Проиграть он не может, ему не дадут. За ним вся система, с миллиардами рублей, миллионами шпионов, дипломатов. Потешная сцена появления советской «шахматной делегации» на Филиппинах, состоящих почти из двух десятков кэгэбэшников, иогов, специалистов по каратэ и возглавляемая полковником Батуринским, вполне достойна пера Булгакова».
Против этой сумрачной когорты Фишеру предстояло отстаивать титул Чемпиона Мира. Но прежде нужно было договориться об условиях.
- При счете 9:9, чемпион сохраняет звание, – настаивал Бобби.
Матч будет состоять из неограниченного количества партий, в отличие от Рейкьявика. Первый, кто наберет десять очков, станет чемпионом.
Русские не соглашались: достаточно 36-ти партий. Счет 9:9 их не устраивал.
У них была железная максима: «Поскольку мы, Советский Союз, сильнее всех на свете, то не принимаем никаких условий: мы навязываем их».
Играть по их правилам Бобби отказался. Тогда ФИДЕ объявила Карпова Чемпионом Мира. Это произошло 3 апреля, 1975 года.
Карпов стал «чемпион по назначению». И в этом не было чести.
Но и его вины. Он был достойным противником Фишера, если бы матч состоялся.
И все-таки победил Фишер: в контексте вечности. Как Моцарт против Сальери.
В Маниле, в отличие от Рейкьявика, ставка была 5 000 000 долларов. Нисколько не меньшая, чем у Мохаммеда Али. Только за одно это Фишера следовало увенчать лаврами, как фехтовальщика за честь Каиссы. Но нищий Чемпион отказался от миллионов. И не потому, что боялся Карпова. Бобби боялся КГБ. Его мучили фобии. Он опасался: русские его отравят. Носил с собой склянку с противоядием. Особенно устрашала его израильская разведка. Евреи коварны. И потому Бобби не ходил к дантистам. Все дантисты – евреи. Он удалил изо рта металлические коронки и пломбы, чтобы израильская разведка Моссад, с помощью специальных излучений, не повредила его уникальный мозг. Он избегал людей. Единственный человек, которого не избегал Фишер, был Борис Спасский. Но и к нему он относился подозрительно:
- Спасский еврей, и нам нужно принять это во внимание. Он сказал, что я странный и очень сложный человек, что не является правдой.
И вдруг, нежданно-негаданно, Борис позвонил. Он жил теперь во Франции с женой Мариной:
- Есть бизнесмен. Выложит за матч 2 500 000 долларов.
- Согласен только на 5 000 000, – отреагировал Бобби.
И такой спонсор объявился. Югославский финансист Ездимир Василевич, довольно темная личность. Но, в конечном счете, все условия договора были соблюдены. В документе записано: победитель получает после матча 3 500 000, побежденный -1 500 000.
Когда Гарри Каспарова спросили, согласен ли он сразиться с Фишером, чемпион мира ответил: «Абсолютно нет. Я не верю, что Фишер достаточно силен».
В том же духе высказалась лондонская “Daily Telegraph”: «Представьте себе, вы слышите конец “Неоконченной симфонии” Шуберта».
Перед началом матча Бобби ерничал, но слегка. Его не устраивал шахматный Король: у Короля был еврейский нос, слишком длинный. Принесите другой set. И чтоб у Короля был арийский нос. Никто не посоветовал Фишеру посмотреть в зеркало.
Прошло двадцать лет после Рейкьявика. Но Бобби все еще был Фишер. Борис – Спасский. Игра по-прежнему – шахматы. И Бобби демонстрировал в первой партии былой класс игры. Агрессивно, неустанно, блестяще атакуя: с левого, правого флангов, неожиданно жертвуя фигуры, получая позиционное преимущество. Шахматный мир ликовал: Моцарт вернулся. Но одна ласточка не делает весны. Одна партия – чемпиона. Во второй – Фишер совершил глупейшую ошибку и Спасский легко получил ничью. То же и в третьей. Четвертая и пятая обнаружили: уникальный интеллект ржавеет. Каспаров оказался прав: Фишер и Спасский ему не противники.
Бобби выиграл девять партий. Спасский – четыре. Каждый вернулся из Югославии, увеличив свой банковский счет: Фишер на три с половиной миллиона, Спасский на полтора. Нью-Йоркский журнал “Time” подвел черту: «Явление Фишера на шахматной сцене можно сравнить с бегством Наполеона с острова Эльба в 1815-м». Но в статье не говорилось, чем это кончилось для Бонапарта. Мнение ведущих гроссмейстеров не льстило: Фишера можно поместить в первую десятку лучших шахматистов. Ничего более оскорбительного Бобби не мог себе представить.
В «Записных книжках» Достоевский пишет: «Человек как личность становится во враждебное отношение к закону масс и всех. Потеря живой идеи о Боге тому свидетельствует. Человек тоскует, теряет источник живой жизни. Высшее самоволие есть высшее отречение от своей воли. В том моя воля, чтоб не иметь воли».
Это, как если бы шахматные фигуры, проявив «высшее самоволие», отказались от всех и всяческих правил игры. Перед матчем Фишер получил из Вашингтона предупреждение: о запрещении гражданам США коммерческой активности в пределах Югославии. Эмбарго распространялось и на турнир. За нарушение: десять лет тюрьмы, штраф 250 000 долларов».
Выйдя на подиум, Бобби зачитал документ и. демонстративно на него плюнул. Публике жест не понравился, но все были на стороне Фишера: «Неужели янки засадят беднягу в тюрягу за невинное перемещение по клеточкам деревянных фигурок?» Югославский премьер Милан Паник посочувствовал: «Можно ли представить себе: санкции запрещают Моцарту писать музыку».
Ну а если «Моцарт» не платит налогов с 1977 года и вообще высказывает анархическое презрение ко всем и всяческим законам и постановлениям?
Арестовали Фишера в Стране Восходящего Солнца. За нарушение паспортного режима. Там не очень чтили шахматы. Но, воспитанные на острие самурайского меча, японцы уважали Закон.
Выкрикивая на весь мир: ”USA shit country of criminals! New Holocaust for Jews! Death to the President!“ «США вонючая страна преступников! Новый Холокост для евреев! Смерть Президенту!), Бобби стал Летучим Голландцем, кораблем без гавани. Кроме того, на нем висело обвинении в серьезном экономическом преступлении. И американский департамент юстиции аннулировал паспорт Фишера.
А Бобби в это время, ни о чем не подозревая, подымался в аэропорту Нарита по трапу самолета Токио-Манила. Тут, на лесенке, его и повязали.
Буйный нрав экс-чемпиона японцев не смутил. Когда странный зэк затеял с ними драку: из-за круто сваренных яиц, поданных на завтрак, (он любил «всмятку»), его затолкали в тесную одиночку, лишив пищи, свиданий, прогулок. Токио не Рейкьявик.
Но викинги не забывают своих героев. Исландцы создали Комитет Освобождения Экс-чемпиона. Японский министр юстиции Киеко Ноно откликнулся: «Если Фишеру дадите гражданство, отпустим в Рейкьявик». Гражданство было даровано мгновенно. Приземлившись в аэропорту Кефлавик, Бобби поцеловал землю, которую нанес на карту в 1972-м. Вулканический Остров был демократией. Но, похоже, теперь в стране был Король – Роберт Первый.
Исландцы предупреждали каждое Его желание, защищали от журналистов, давали финансовые советы, возили на рыбалку. Вальяжно раскинувшись, как римский сенатор, Бобби нежился в Thermal Baths – горячих источниках. В его распоряжении был bodyguard – телохранитель. Могучий и добродушный Саэми Палссон. Но страж однажды взроптал: Саэми вызволял Бобби из тюрьмы, летал на свои деньги в Японию, предан душой и телом, а повелитель не платит и цента за труды. Выяснилось: Фишер – патологический скряга. Исландия – маленькая. Все известно о всех: на швейцарском счету экс-чемпиона – три миллиона долларов. А, между тем, у него не только нет собственного автомобиля. Миллионер утверждает: платить за такси – идиотизм. Бобби предпочитает в снег, дождь, метель дожидаться автобуса. Но если за такси платит другой, охотно едет, при этом требует, чтобы водитель держал обе руки на руле, не вертел головой, не превышал скорость. В ресторан никогда не пригласит. А если случается обедать в компании, ждет, когда заплатят другие.
Все знали: Бобби женат на японке. Ее звали Мийеко. Но то был странный брак: по интернету. Она служила в фармацевтической компании в Токио, летала в Исландию «по бизнесу», была президентом Шахматной Федерации Японии.
Но как только Миллионер умер и над неостывшим телом разразилась война за наследство, возникла еще и филиппинка, Мэрилин Янг, у которой, будто бы, дочь от Фишера. Племянники Бобби усомнились. Тогда Мэрилин настояла на эксгумации. Анализ ДНК не подтвердил отцовства.
Были у Бобби и другие женщины, но как-то все проходило.
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
У Набокова, в «Защите Лужина», есть мысль: «Развитие шахматного дара связано с развитием чувства пола, шахматы являются особым преломлением этого чувства. Поэтому Валентинов, боясь, чтобы Лужин не расходовал драгоценную силу, не растратил бы ее естественным образом, держал его в стороне от женщин, радовался его целомудренной мрачности».
Но радоваться тут нечему. Сам-то Валентинов своей теории не придерживался. И Набоков. Потому что, как говорит Иоганн Вольфганг фон Гете в «Фаусте»: “Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan” – Вечная Женственность нас возвышает.
Для Бобби – Ewig-Weibliche – была Регина. Когда она умерла, стало жутко и холодно, как будто в мире отключили отопление. А когда ушла Джоан – последняя родная душа, – единственное что осталось Бобби, – умереть.
Он умирал от болезни застойных холостяков. Воспаленная простата, величиной с бейсбольный мяч, заблокировала почки. Неспособность к мочеиспусканию стала кошмаром. Бобби никогда не доверял врачам, презирал их. И потому не захотел принимать лекарства. Тогда ему сказали: спасет только dialysis. Машину для очищения крови нужно периодически подключать к почкам. Бобби решительно отказался. Возможно, он просто хотел умереть. Перед смертью попросил принести портрет Регины. И долго смотрел в лицо матери.
Бобби Фишер прожил столько же лет, сколько клеточек на шахматной доске: ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ. Он умер 17 января 2007 года.
В условиях вечной мерзлоты, в январе, в вулканическом грунте трудно вырубать могилу.
У Достоевского сказано: «Бог и дьявол ведут борьбу в этом мире, а поле битвы – душа человеческая». И потому мы должны отделить Моцарта шахматной доски от монстра параноидального эгоизма.
Безумный гений Бобби Фишер: псих и хам, скряга и скандалист, еврей-антисемит, – вписал в тысячелетнюю историю шахмат (и не только шахмат) такой знобящий сюжет, который вряд ли когда-нибудь повторится.