Женщина с веретеном (слева) и женщина с ручным ткацким станком (краснофигурный пиксис, серединам V века до н. э.)В Древней Греции услуги секс-работниц и сопровождавших пиры музыканток и танцовщиц были вполне доступны среднему афинянину, а сама секс-работа от других ремесел ничем принципиально не отличалась. Что нам сегодня известно об этом? Рассказывает Рустам Галанин.
18+
Мы начинаем новый цикл материалов, посвященный античной проституции, которую для удобства изучения целесообразно разделить на три вида сообразно с тремя разновидностями оказываемых услуг:дешевый и общедоступный публичный секс, ассоциируемый с фигурой порнэ (πόρνη);
более утонченные, затратные и сложные отношения, связанные с гетерами (ἑταίρα); и, наконец,
мужская проституция (ἑταίρησις), к услугам которой обращались женщины и адепты однополых отношений.
Сегодня мы поговорим о первой разновидности рынка интимных услуг в античной Греции.
Общие положения
Первое, что следует сделать перед тем, как обращаться к тематике проституции в Античности, это прояснить моральный статус не только этой профессии, но вообще любой разновидности труда, и в этом отношении важно понять одну простую вещь: для афинян было важно не то, что ты делаешь, но при каких условиях ты осуществляешь свой труд, а именно — если это рабский или наемный труд за плату и он полностью зависим от другого, то он презирался обществом; если это свободный труд, то есть над тобой нет никаких начальников или хозяев и ты осуществляешь деятельность сам и от своего имени, работая исключительно на себя, то к такому труду афиняне относились либо положительно, либо нейтрально. Каков же вывод?
Проституция тоже была профессией, и осуждалась она лишь в том случае, если являлась частью подневольного наемного труда рабовладельческой экономики; в случае же занятия проституцией по собственному желанию она являлась частью того, что можно было бы назвать свободной профессией/искусством, или ἐλευθέριος τέχνη, то есть ремеслом, достойным свободного человека, или, говоря нашим языком, фрилансом (Cohen 2015: 39).
Вероятно, именно поэтому Платон в диалоге «Хармид» (163b) перечисляет проституток в одном ряду с продавцами соленой рыбы на рынке и сапожниками и хоть и не хвалит их, но говорит, что всякий, кто занят своим делом, является человеком рассудительным.
Другое дело, что существовало традиционалистское (мы бы сказали: реакционное) и аристократическое понимание трудовой деятельности как таковой, согласно которому вообще всё, что не относилось к сельскому хозяйству, политической деятельности, военной (не наемной) службе и отчасти искусству, было предосудительно, так что, как справедливо отмечает Эллисон Глейзбрук, «для элиты пребывание в борделе было не более презренным, чем торговля на рыночной площади (агоре)», потому что элита вообще избегала любой деятельности, связанной с занятиями ремеслом и, следовательно, оплачиваемым трудом (Glazebrook 2011: 35).
Общее негативное отношение к наемному труду породило довольно интересную социально-экономическую ситуацию: многочисленные возможности для самозанятости граждан в ремесле и торговле, в том числе в семейных бизнесах, а также вознаграждения, выплачиваемые государством за отправление общественных должностей (судьи присяжные, члены совета и др.), привели к тому, что наемная рабочая сила в различных сферах (мастерские, магазины, банки, парикмахерские, публичные дома и т. д.) пополнялась исключительно из рабского и (реже) приезжего населения (Cohen 2015: 44).
В этом отношении афиняне обладали потрясающим марксистским чутьем и полагали, что исполнение наемным работником регулярно повторяющихся (рутинных) действий за фиксированную плату является прямым аналогом рабства, и было совершенно неважно, кем в данном случае (и на кого конкретно) ты работаешь — банкиром-миллионером, как вольноотпущенник Пасион (богатейший человек Афин начала IV веке до н. э.), или торгуешь своим телом за обол на пыльных улицах квартала Керамик. Важно было лишь одно: сам ли ты себе хозяин или тужишься и ишачишь на дядю Сэма.
***
В русском языке существует не так уж много слов для обозначения проституции. В английском их, вероятно, немногим более 20. Картина меняется при обращении к древнегреческому — здесь мы находим около 200 (!) слов, обозначающих широчайший и, судя по всему, едва ли обозримый спектр интимных коммерческих услуг, оказываемых обоими полами (Kapparis 2018: 2).
Предельно общим термином для жриц и жрецов продажной любви были πόρνη (продажная женщина) и πόρνος (продажный мужчина), что, кстати, сохранилось и в нашем культурном обиходе в виде таких слов, как порно, порнография и т. д. Далее идут более престижные категории: ἑταίρα — гетера, παλλᾰκή — наложница. Что до остальных терминов, которыми в наши дни занимаются обычно только историки, то они были призваны дифференцировать вышеуказанное многообразие сообразно со спецификой оказываемых услуг, распределяя «работников» и «работниц» по особым профессиональным категориям, как, например, следующие: αὐλητρίς — флейтистка, ψάλτρια — певица, ὀρχηστρίς — танцовщица и др. (Kapparis 2011: 223).
Как видно из самих названий, это были женщины (и мужчины), обладавшие специальными артистическими и музыкальными навыками, и когда их приглашали на вечеринки (симпосии), то негласно подразумевалось, что, помимо эстетических утех, они, если это необходимо, будут оказывать и интимные услуги. Подробнее обо всём этом мы расскажем ниже, а сейчас скажем несколько слов о древнейших античных текстологических свидетельствах, посвященных проституции.
Истоки
Первый античный текст, где мы обнаруживаем указание на проститутку, как считается, низшего разряда (πόρνη — порнэ), относится к первой половине VII века до н. э. и принадлежит поэту Архилоху с острова Парос (fr. 42. West), где читаем следующее:
18+
Мы начинаем новый цикл материалов, посвященный античной проституции, которую для удобства изучения целесообразно разделить на три вида сообразно с тремя разновидностями оказываемых услуг:дешевый и общедоступный публичный секс, ассоциируемый с фигурой порнэ (πόρνη);
более утонченные, затратные и сложные отношения, связанные с гетерами (ἑταίρα); и, наконец,
мужская проституция (ἑταίρησις), к услугам которой обращались женщины и адепты однополых отношений.
Сегодня мы поговорим о первой разновидности рынка интимных услуг в античной Греции.
Общие положения
Первое, что следует сделать перед тем, как обращаться к тематике проституции в Античности, это прояснить моральный статус не только этой профессии, но вообще любой разновидности труда, и в этом отношении важно понять одну простую вещь: для афинян было важно не то, что ты делаешь, но при каких условиях ты осуществляешь свой труд, а именно — если это рабский или наемный труд за плату и он полностью зависим от другого, то он презирался обществом; если это свободный труд, то есть над тобой нет никаких начальников или хозяев и ты осуществляешь деятельность сам и от своего имени, работая исключительно на себя, то к такому труду афиняне относились либо положительно, либо нейтрально. Каков же вывод?
Проституция тоже была профессией, и осуждалась она лишь в том случае, если являлась частью подневольного наемного труда рабовладельческой экономики; в случае же занятия проституцией по собственному желанию она являлась частью того, что можно было бы назвать свободной профессией/искусством, или ἐλευθέριος τέχνη, то есть ремеслом, достойным свободного человека, или, говоря нашим языком, фрилансом (Cohen 2015: 39).
Вероятно, именно поэтому Платон в диалоге «Хармид» (163b) перечисляет проституток в одном ряду с продавцами соленой рыбы на рынке и сапожниками и хоть и не хвалит их, но говорит, что всякий, кто занят своим делом, является человеком рассудительным.
Другое дело, что существовало традиционалистское (мы бы сказали: реакционное) и аристократическое понимание трудовой деятельности как таковой, согласно которому вообще всё, что не относилось к сельскому хозяйству, политической деятельности, военной (не наемной) службе и отчасти искусству, было предосудительно, так что, как справедливо отмечает Эллисон Глейзбрук, «для элиты пребывание в борделе было не более презренным, чем торговля на рыночной площади (агоре)», потому что элита вообще избегала любой деятельности, связанной с занятиями ремеслом и, следовательно, оплачиваемым трудом (Glazebrook 2011: 35).
Общее негативное отношение к наемному труду породило довольно интересную социально-экономическую ситуацию: многочисленные возможности для самозанятости граждан в ремесле и торговле, в том числе в семейных бизнесах, а также вознаграждения, выплачиваемые государством за отправление общественных должностей (судьи присяжные, члены совета и др.), привели к тому, что наемная рабочая сила в различных сферах (мастерские, магазины, банки, парикмахерские, публичные дома и т. д.) пополнялась исключительно из рабского и (реже) приезжего населения (Cohen 2015: 44).
В этом отношении афиняне обладали потрясающим марксистским чутьем и полагали, что исполнение наемным работником регулярно повторяющихся (рутинных) действий за фиксированную плату является прямым аналогом рабства, и было совершенно неважно, кем в данном случае (и на кого конкретно) ты работаешь — банкиром-миллионером, как вольноотпущенник Пасион (богатейший человек Афин начала IV веке до н. э.), или торгуешь своим телом за обол на пыльных улицах квартала Керамик. Важно было лишь одно: сам ли ты себе хозяин или тужишься и ишачишь на дядю Сэма.
***
В русском языке существует не так уж много слов для обозначения проституции. В английском их, вероятно, немногим более 20. Картина меняется при обращении к древнегреческому — здесь мы находим около 200 (!) слов, обозначающих широчайший и, судя по всему, едва ли обозримый спектр интимных коммерческих услуг, оказываемых обоими полами (Kapparis 2018: 2).
Предельно общим термином для жриц и жрецов продажной любви были πόρνη (продажная женщина) и πόρνος (продажный мужчина), что, кстати, сохранилось и в нашем культурном обиходе в виде таких слов, как порно, порнография и т. д. Далее идут более престижные категории: ἑταίρα — гетера, παλλᾰκή — наложница. Что до остальных терминов, которыми в наши дни занимаются обычно только историки, то они были призваны дифференцировать вышеуказанное многообразие сообразно со спецификой оказываемых услуг, распределяя «работников» и «работниц» по особым профессиональным категориям, как, например, следующие: αὐλητρίς — флейтистка, ψάλτρια — певица, ὀρχηστρίς — танцовщица и др. (Kapparis 2011: 223).
Как видно из самих названий, это были женщины (и мужчины), обладавшие специальными артистическими и музыкальными навыками, и когда их приглашали на вечеринки (симпосии), то негласно подразумевалось, что, помимо эстетических утех, они, если это необходимо, будут оказывать и интимные услуги. Подробнее обо всём этом мы расскажем ниже, а сейчас скажем несколько слов о древнейших античных текстологических свидетельствах, посвященных проституции.
Истоки
Первый античный текст, где мы обнаруживаем указание на проститутку, как считается, низшего разряда (πόρνη — порнэ), относится к первой половине VII века до н. э. и принадлежит поэту Архилоху с острова Парос (fr. 42. West), где читаем следующее:
Как фракийский мужик иль фригиец сосет через трубочку брагу,
Так сосала она [и], вперед наклонившись, усердно трудилась.
Точно интерпретировать этот фрагмент довольно сложно, поскольку Афиней, который сохранил его в своем «Пире мудрецов» (447b), написанном восемьсот лет спустя, не цитирует его целиком; тем не менее ученые в большинстве своем согласны, что трубочка для питья (αὐλός) здесь является метафорой фаллоса и женщина эта, стало быть, осуществляет не что иное, как акт фелляции (Gerber 1976).
Принимая во внимание другие фрагменты Архилоха (fr. 327, 328 West), посвященные продажной любви, мы можем с уверенностью сказать, что в прибрежных городах Греции к указанному времени (VII век до н. э.) существовала развитая — вероятно, институализированная — коммерческая деятельность по оказанию интимных услуг.
Что до мужской проституции, то, вероятно, первое упоминание о ней следует отнести ко времени поэта Гиппонакта из Эфеса, который жил веком позже Архилоха и у которого он позаимствовал слово μυσαχνός (fr. 105 West), означающее «уличная девка» (англ. street-walker), применив его, однако, к мужчине.
Вышеупомянутые фрагменты не сообщают нам о социальном статусе вовлеченных в торговлю телом людей: были ли они рабы (скорее всего, так и было), вольноотпущенники или приезжие, была ли эта профессия их личным выбором или они работали как люди, лишенные свободы, по принуждению хозяина. Тем интереснее свидетельство прославленного Анакреонта из Теоса (fr. 82 Gentili), современника Гиппонакта, который в своем инвективном стихотворении, посвященном некоему нуворишу Артемону, упоминает об ἐθελοπόρνοισιν (добровольных шлюхах), что говорит о том, что в это время (VI век до н. э.) существовала прослойка свободных людей обоих полов, сознательно избравших в качестве работы проституцию, чем бы при этом ни был мотивирован подобный выбор: похотью, нуждой либо обещанием гламурной жизни со стороны лживых сводников и сутенеров (Kapparis 2018: 21).
В описанные архаические времена, как считается, центром древнегреческой проституции, помимо ионийских и других прибрежных городов, была Фракия, однако с постепенным развитием Афин love for sale стремительно перемещается в Аттику.
Бордели
В общем и целом наши источники согласны в том, что разновидность проституции, в которую были вовлечены порнэ, бывшие в основном рабынями, чаще всего осуществлялась в борделях.
Существует древняя традиция приписывать создание легальных борделей в Афинах знаменитому законодателю Солону, и, несмотря на то, что большинство современных ученых эти свидетельства оспаривают, древние афиняне, безусловно, верили, что так всё и было (Burnet 2012: 177). Афиней (Пир мудрецов, 569d) сохранил фрагмент из комедии Филемона «Братья», где говорится о том, что Солон закупил обученных женщин, разместил их в борделях и установил на них цену в один обол, а грамматик Никандр Колофонский добавляет, что на доходы с налогов на это ремесло Солон построил святилище Афродиты Всенародной, отвечающей за гетеросексуальную любовь (за однополую отвечала Афродита Урания). Сделано это было для того, чтобы юноши, потворствуя зову плоти, не совершали прелюбодеяний (μοιχεία) с замужними женщинами — и не только ради сохранения их чести, но и ради сохранения жизней, ибо, согласно афинскому законодательству, муж, застигнув прелюбодея со своей женой с поличным, мог убить его на месте без суда и следствия (Лисий. Против Эратосфена, 30).
Бордель часто обозначался словом ἐργαστήριον, то есть мастерская, фабрика или воркшоп, и связано это было с тем, что бордели, особенно небольшие, параллельно функционировали в качестве ткацких мастерских, где при этом работали проститутки невысокого уровня (Davidson 1997: 88–89). Дело в том, что эти женщины, не состоя в официальных браках и будучи в основном рабынями или приезжими, не могли, следовательно, в финансовом отношении полагаться на мужей, в результате им приходилось почти всё свое время посвящать работе: когда не было клиентов, они занимались несложным ткачеством, продукты которого быстро сбывались на рынке (Fischer 2011: 4). Живущие в этих местах порнэ (πόρνη) коротко стригли себе волосы, что должно было особо выделять их как занимающих низший уровень в иерархии продажных женщин. От слова πόρνη происходит еще одно распространенное название публичного дома, а именно порнейон (πορνεῖον), и оба они, в свою очередь, вероятно, восходят к глаголу πέρνημι — продавать, вывозить на продажу (Glazebrook 2011: 35).
Как уже говорилось, работорговля была одним из основных способов рекрутирования людей для подобных заведений; вторым способом были подброшенные дети, от которых по каким-то причинам отказались родители и которых подбирали держатели борделей; и, учитывая масштабы женского инфантицида в классической Античности (не менее 10% от всех рожденных девочек), можно полагать, что попадание в бордель было не худшей участью для этих девиц — утратив честь, они хотя бы сохраняли себе жизнь.
Следует также отметить, что шанс попасть в проститутки или конкубины (παλλᾰκή) был у тех девушек, которые не успели вовремя — то есть примерно с 14 до 18 лет — выйти замуж: эти женщины и их дети были существенно ущемлены в правах (Golden 1981: 325).
Афины иногда оказывали материальную помощь тем малоимущим семействам, которые не могли снабдить своих дочерей на выданье достаточным приданым, как мы это наблюдаем в случае дочерей Аристида Справедливого, который, несмотря на свой огромный политический авторитет, за всю жизнь, исключительно из-за своей патологической честности и преданности интересам государства, так и не нажил себе хоть какое-то состояние (Плутарх. Аристид, 27).
Не нужно думать, что попавших на воспитание в бордель девочек сразу начинали эксплуатировать — это далеко не так. До наступления пубертатного периода (12–14 лет) хозяйка воспитывала девочек и обучала тонкостям будущей «профессии», в частности танцам и другим видам энтертеймента, причем человеческие отношения между «мадам» и молодыми насельницами бывали порою очень теплые, так что первая даже называла вторых своими дочерями (θυγατέρας) (Демосфен. Против Неэры, 19).
Такая «мадам», которая обозначалась словом πορνοβοσκός, что означает «сутенерша» или «содержательница борделя», чаще всего сама была из бывших проституток и рабынь, однако смогла накопить денег, выкупить себя из рабства или просто была отпущена на волю сердобольным хозяином, выбилась в «люди» и твердой рукой держала своих девушек в строжайшей спартанской дисциплине.
Таким образом, бордель становился для этих девушек аналогом школы и дома, и подобно тому, как в обычном доме (οἶκος) девушки должны были быть искусными в рукоделии, так и «падшие» девушки, обучившись, помимо прочего, шерстопрядению и ткацкому ремеслу, активно занимались рукоделием, — именно поэтому археологи до сих пор находят множество вотивных даров, принесенных тысячелетия назад богине ткацкого ремесла Афине женщинами легкого поведения (Fischer 2011: 11).
Здесь нужно сказать несколько слов о символической связи шерстопрядения и ткацкого ремесла с женской сексуальностью вообще. Дело в том, что между женской половой зрелостью и, следовательно, прокреативной функцией и навыками шерстопрядения существовал известный параллелизм, нашедший выражение в интересном религиозном обряде Аррефории, в котором участвовали четыре девушки из лучших афинских семей. В месяце скирофорионе (июнь-июль), ночью, две из них в возрасте 7–11 лет, прислуживающие в течение года в храме Афины, ставили себе на голову то, что им давала жрица Афины, вероятно, какие-то сосуды или корзины, при этом ни девочки, ни жрица, не знали, что в них. Потом девочки несли всё это в огороженную пещеру недалеко от святилища Афродиты, где и оставляли, а взамен брали из пещеры что-то другое и, снова поставив на голову, уносили обратно на Акрополь (Павсаний. Описание Эллады 1, 27, 3). На этом годовое служение заканчивалось. В течение года, предшествующего этой ночной мистерии, две девочки обучались ткацкому ремеслу, чтобы вышить праздничный пеплос для богини Афины к празднику Великих Панафиней, а две другие, вероятно, готовились к ночному ритуалу (Calame 1997: 131–132). Поскольку он считался одним из священных обрядов перехода, то есть приобретения нового статуса, связанного с половым созреванием, то логично предположить, что таинственное содержимое несомых сосудов должно было представлять собой какие-то сексуальные символы. И в самом деле, ряд ученых, принимая во внимание свидетельства древних лексикографов и схолиастов, небезосновательно предполагает, что, среди прочего, в качестве содержимого было печенье в форме фаллосов (Reeder 1995: 248; Cohen 2015: 51). Если допустить, что в конце обратного пути из пещеры девочкам дозволялось увидеть содержимое, то, как отмечает Клод Калам, это посвящение, будучи «первым ритуальным контактом с сексуальностью», заключалось в «зловещем созерцании фаллических образов» и неосознанных «приступах сексуальности, которую она еще не в состоянии полностью принять» (Calame 1997: 132–133).
Возвращаясь к борделям, не будем, однако, забываться и поддаваться прекраснодушию: в подавляющем большинстве случаев они были местом, где тело женщины являлось обычным товаром, и в веселых строчках уже упомянутого комедиографа Филемона чувствуется этот совершенно потребительский и бездушный подход к человеку, пусть и к рабыне:
Открыта дверь, за вход — обол, запрыгивай!
Нет болтовни, жеманства и соперников, —
Немедля все, что хочешь, и как хочется.
А вышел в дверь — забыл, она никто тебе.
Перевод Н. Голинкевича
Джеймс Дэвидсон по поводу социального статуса низших проституток (порнэ), живущих в борделях, пишет:
«Женщины были товаром в самом прямом смысле этого слова, то есть купленными рабынями, которые даже не пытались казаться кем-то иным, нежели просто рабынями, — их деятельность, автономия, воля и осмотрительность были полностью подавлены. Женщины были обезличены, расставлены полукругом для выбора клиента. Их тела были открыты для взоров. Сделка происходила сразу же, будучи основанной на фиксированной системе ценообразования, часто равной стоимости одной монеты» (Davidson 2006: 36–37).
Как отмечает итальянский историк Витторио Читти, ассоциация слова «порнэ» с рабским статусом была столь сильна, что одно его произнесение сразу же вызывало в сознании образ рабыни (Citti 1997: 92). Давайте теперь посмотрим повнимательней, как конкретно был устроен бордель среднего уровня, где обитали вышеупомянутые женщины.
Таинственное здание Z
В конце 1970-х годов немецкий археолог Урсула Книгге в районе древнего афинского квартала Керамик, который считался кварталом красных фонарей, раскопала остатки большого (500 м2) загадочного здания, которое в научном сообществе называется «строение Z». Этот комплекс находился к югу от Священных ворот, в пределах линии городской стены Фемистокла, и пережил пять временных этапов начиная со своей постройки примерно в 430 году до н. э. и вплоть до разрушения в 86 году до н. э., во время осады и разграбления Афин римским полководцем Суллой (Ault 2016: 75). Предлагалось много версий того, для чего предназначалось это строение с множеством комнат, пока в итоге не стали преобладать следующие варианты: таверна, текстильная мастерская, гостиница или/и… бордель.
Открыв входную дверь, находящуюся в тени бастиона городской стены, человек попадал в просторный вестибюль, откуда шел узкий коридор, который, сворачивая прямо перед кухней и минуя несколько маленьких комнат, выводил посетителя в небольшой дворик, из которого двери вели направо и налево. Прямо напротив находилась большая прихожая с мозаичным полом, из которой посетитель попадал в западную часть здания, состоящую из ряда больших комнат с красными оштукатуренными стенами и еще одного маленького дворика в конце. Всего в здании было примерно 15 комнат, соединенных коридорами и открытыми пространствами, так что Дэвидсон недалек от истины, когда называет эту постройку «лабиринтом» (Davidson 1997: 85).
Археологи в обилии обнаружили женские принадлежности с изображениями богини Афродиты, много посуды для вечеринок (симпосиев), а также один терракотовый дилдо, гладкий и тщательно отшлифованный, длинной 13,3 см (Ault 2016: 90).
Такие дилдо назывались ὄλισβος (олисб) или βαυβών (отсюда же название «бабуин») и были очень популярным товаром среди проституток и одиноких женщин, а центром их производства издревле считался богатый (и ввиду этого, разумеется, весьма развращенный) город Милет (см. Лихт 2003: 254–255). Таким образом, принимая во внимание вышесказанное — то есть что культ Афродиты, равно как и подобные девайсы для утех, пользовался особой популярностью именно у проституток, — можно довольно уверенно говорить о том, что вся эта сложная постройка была именно публичным домом с многовековой историей.
Насельницы этого борделя, в основном рабыни, уроженки Фракии, Анатолии и Сирии (что следует из обнаруженных здесь же иноземных вотивных статуэток и ювелирных украшений), как и их коллеги из других подобных заведений, о чем уже упоминалось, занимались также ткацким ремеслом. Последнее подтверждается большим количеством (более 150 штук в слоях V и IV веков до н. э.) обнаруженных грузил для ткацких станков, используемых для натяжения основы. За триста с лишним лет существования это здание несколько раз разрушалось (в частности, из-за землетрясений и пожаров) и неоднократно перестраивалось (число комнат было увеличено до 22, а также проведен водопровод), но, вероятно, едва ли изменяло своему изначальному предназначению — быть домом труда и в то же время домом любви. Есть веские основания для отождествления этого здания Z с борделем, о котором говорит оратор Исей в речи «О наследстве Филоктемона» (19–22).
Так сосала она [и], вперед наклонившись, усердно трудилась.
Точно интерпретировать этот фрагмент довольно сложно, поскольку Афиней, который сохранил его в своем «Пире мудрецов» (447b), написанном восемьсот лет спустя, не цитирует его целиком; тем не менее ученые в большинстве своем согласны, что трубочка для питья (αὐλός) здесь является метафорой фаллоса и женщина эта, стало быть, осуществляет не что иное, как акт фелляции (Gerber 1976).
Принимая во внимание другие фрагменты Архилоха (fr. 327, 328 West), посвященные продажной любви, мы можем с уверенностью сказать, что в прибрежных городах Греции к указанному времени (VII век до н. э.) существовала развитая — вероятно, институализированная — коммерческая деятельность по оказанию интимных услуг.
Что до мужской проституции, то, вероятно, первое упоминание о ней следует отнести ко времени поэта Гиппонакта из Эфеса, который жил веком позже Архилоха и у которого он позаимствовал слово μυσαχνός (fr. 105 West), означающее «уличная девка» (англ. street-walker), применив его, однако, к мужчине.
Вышеупомянутые фрагменты не сообщают нам о социальном статусе вовлеченных в торговлю телом людей: были ли они рабы (скорее всего, так и было), вольноотпущенники или приезжие, была ли эта профессия их личным выбором или они работали как люди, лишенные свободы, по принуждению хозяина. Тем интереснее свидетельство прославленного Анакреонта из Теоса (fr. 82 Gentili), современника Гиппонакта, который в своем инвективном стихотворении, посвященном некоему нуворишу Артемону, упоминает об ἐθελοπόρνοισιν (добровольных шлюхах), что говорит о том, что в это время (VI век до н. э.) существовала прослойка свободных людей обоих полов, сознательно избравших в качестве работы проституцию, чем бы при этом ни был мотивирован подобный выбор: похотью, нуждой либо обещанием гламурной жизни со стороны лживых сводников и сутенеров (Kapparis 2018: 21).
В описанные архаические времена, как считается, центром древнегреческой проституции, помимо ионийских и других прибрежных городов, была Фракия, однако с постепенным развитием Афин love for sale стремительно перемещается в Аттику.
Бордели
В общем и целом наши источники согласны в том, что разновидность проституции, в которую были вовлечены порнэ, бывшие в основном рабынями, чаще всего осуществлялась в борделях.
Существует древняя традиция приписывать создание легальных борделей в Афинах знаменитому законодателю Солону, и, несмотря на то, что большинство современных ученых эти свидетельства оспаривают, древние афиняне, безусловно, верили, что так всё и было (Burnet 2012: 177). Афиней (Пир мудрецов, 569d) сохранил фрагмент из комедии Филемона «Братья», где говорится о том, что Солон закупил обученных женщин, разместил их в борделях и установил на них цену в один обол, а грамматик Никандр Колофонский добавляет, что на доходы с налогов на это ремесло Солон построил святилище Афродиты Всенародной, отвечающей за гетеросексуальную любовь (за однополую отвечала Афродита Урания). Сделано это было для того, чтобы юноши, потворствуя зову плоти, не совершали прелюбодеяний (μοιχεία) с замужними женщинами — и не только ради сохранения их чести, но и ради сохранения жизней, ибо, согласно афинскому законодательству, муж, застигнув прелюбодея со своей женой с поличным, мог убить его на месте без суда и следствия (Лисий. Против Эратосфена, 30).
Бордель часто обозначался словом ἐργαστήριον, то есть мастерская, фабрика или воркшоп, и связано это было с тем, что бордели, особенно небольшие, параллельно функционировали в качестве ткацких мастерских, где при этом работали проститутки невысокого уровня (Davidson 1997: 88–89). Дело в том, что эти женщины, не состоя в официальных браках и будучи в основном рабынями или приезжими, не могли, следовательно, в финансовом отношении полагаться на мужей, в результате им приходилось почти всё свое время посвящать работе: когда не было клиентов, они занимались несложным ткачеством, продукты которого быстро сбывались на рынке (Fischer 2011: 4). Живущие в этих местах порнэ (πόρνη) коротко стригли себе волосы, что должно было особо выделять их как занимающих низший уровень в иерархии продажных женщин. От слова πόρνη происходит еще одно распространенное название публичного дома, а именно порнейон (πορνεῖον), и оба они, в свою очередь, вероятно, восходят к глаголу πέρνημι — продавать, вывозить на продажу (Glazebrook 2011: 35).
Как уже говорилось, работорговля была одним из основных способов рекрутирования людей для подобных заведений; вторым способом были подброшенные дети, от которых по каким-то причинам отказались родители и которых подбирали держатели борделей; и, учитывая масштабы женского инфантицида в классической Античности (не менее 10% от всех рожденных девочек), можно полагать, что попадание в бордель было не худшей участью для этих девиц — утратив честь, они хотя бы сохраняли себе жизнь.
Следует также отметить, что шанс попасть в проститутки или конкубины (παλλᾰκή) был у тех девушек, которые не успели вовремя — то есть примерно с 14 до 18 лет — выйти замуж: эти женщины и их дети были существенно ущемлены в правах (Golden 1981: 325).
Афины иногда оказывали материальную помощь тем малоимущим семействам, которые не могли снабдить своих дочерей на выданье достаточным приданым, как мы это наблюдаем в случае дочерей Аристида Справедливого, который, несмотря на свой огромный политический авторитет, за всю жизнь, исключительно из-за своей патологической честности и преданности интересам государства, так и не нажил себе хоть какое-то состояние (Плутарх. Аристид, 27).
Не нужно думать, что попавших на воспитание в бордель девочек сразу начинали эксплуатировать — это далеко не так. До наступления пубертатного периода (12–14 лет) хозяйка воспитывала девочек и обучала тонкостям будущей «профессии», в частности танцам и другим видам энтертеймента, причем человеческие отношения между «мадам» и молодыми насельницами бывали порою очень теплые, так что первая даже называла вторых своими дочерями (θυγατέρας) (Демосфен. Против Неэры, 19).
Такая «мадам», которая обозначалась словом πορνοβοσκός, что означает «сутенерша» или «содержательница борделя», чаще всего сама была из бывших проституток и рабынь, однако смогла накопить денег, выкупить себя из рабства или просто была отпущена на волю сердобольным хозяином, выбилась в «люди» и твердой рукой держала своих девушек в строжайшей спартанской дисциплине.
Таким образом, бордель становился для этих девушек аналогом школы и дома, и подобно тому, как в обычном доме (οἶκος) девушки должны были быть искусными в рукоделии, так и «падшие» девушки, обучившись, помимо прочего, шерстопрядению и ткацкому ремеслу, активно занимались рукоделием, — именно поэтому археологи до сих пор находят множество вотивных даров, принесенных тысячелетия назад богине ткацкого ремесла Афине женщинами легкого поведения (Fischer 2011: 11).
Здесь нужно сказать несколько слов о символической связи шерстопрядения и ткацкого ремесла с женской сексуальностью вообще. Дело в том, что между женской половой зрелостью и, следовательно, прокреативной функцией и навыками шерстопрядения существовал известный параллелизм, нашедший выражение в интересном религиозном обряде Аррефории, в котором участвовали четыре девушки из лучших афинских семей. В месяце скирофорионе (июнь-июль), ночью, две из них в возрасте 7–11 лет, прислуживающие в течение года в храме Афины, ставили себе на голову то, что им давала жрица Афины, вероятно, какие-то сосуды или корзины, при этом ни девочки, ни жрица, не знали, что в них. Потом девочки несли всё это в огороженную пещеру недалеко от святилища Афродиты, где и оставляли, а взамен брали из пещеры что-то другое и, снова поставив на голову, уносили обратно на Акрополь (Павсаний. Описание Эллады 1, 27, 3). На этом годовое служение заканчивалось. В течение года, предшествующего этой ночной мистерии, две девочки обучались ткацкому ремеслу, чтобы вышить праздничный пеплос для богини Афины к празднику Великих Панафиней, а две другие, вероятно, готовились к ночному ритуалу (Calame 1997: 131–132). Поскольку он считался одним из священных обрядов перехода, то есть приобретения нового статуса, связанного с половым созреванием, то логично предположить, что таинственное содержимое несомых сосудов должно было представлять собой какие-то сексуальные символы. И в самом деле, ряд ученых, принимая во внимание свидетельства древних лексикографов и схолиастов, небезосновательно предполагает, что, среди прочего, в качестве содержимого было печенье в форме фаллосов (Reeder 1995: 248; Cohen 2015: 51). Если допустить, что в конце обратного пути из пещеры девочкам дозволялось увидеть содержимое, то, как отмечает Клод Калам, это посвящение, будучи «первым ритуальным контактом с сексуальностью», заключалось в «зловещем созерцании фаллических образов» и неосознанных «приступах сексуальности, которую она еще не в состоянии полностью принять» (Calame 1997: 132–133).
Возвращаясь к борделям, не будем, однако, забываться и поддаваться прекраснодушию: в подавляющем большинстве случаев они были местом, где тело женщины являлось обычным товаром, и в веселых строчках уже упомянутого комедиографа Филемона чувствуется этот совершенно потребительский и бездушный подход к человеку, пусть и к рабыне:
Открыта дверь, за вход — обол, запрыгивай!
Нет болтовни, жеманства и соперников, —
Немедля все, что хочешь, и как хочется.
А вышел в дверь — забыл, она никто тебе.
Перевод Н. Голинкевича
Джеймс Дэвидсон по поводу социального статуса низших проституток (порнэ), живущих в борделях, пишет:
«Женщины были товаром в самом прямом смысле этого слова, то есть купленными рабынями, которые даже не пытались казаться кем-то иным, нежели просто рабынями, — их деятельность, автономия, воля и осмотрительность были полностью подавлены. Женщины были обезличены, расставлены полукругом для выбора клиента. Их тела были открыты для взоров. Сделка происходила сразу же, будучи основанной на фиксированной системе ценообразования, часто равной стоимости одной монеты» (Davidson 2006: 36–37).
Как отмечает итальянский историк Витторио Читти, ассоциация слова «порнэ» с рабским статусом была столь сильна, что одно его произнесение сразу же вызывало в сознании образ рабыни (Citti 1997: 92). Давайте теперь посмотрим повнимательней, как конкретно был устроен бордель среднего уровня, где обитали вышеупомянутые женщины.
Таинственное здание Z
В конце 1970-х годов немецкий археолог Урсула Книгге в районе древнего афинского квартала Керамик, который считался кварталом красных фонарей, раскопала остатки большого (500 м2) загадочного здания, которое в научном сообществе называется «строение Z». Этот комплекс находился к югу от Священных ворот, в пределах линии городской стены Фемистокла, и пережил пять временных этапов начиная со своей постройки примерно в 430 году до н. э. и вплоть до разрушения в 86 году до н. э., во время осады и разграбления Афин римским полководцем Суллой (Ault 2016: 75). Предлагалось много версий того, для чего предназначалось это строение с множеством комнат, пока в итоге не стали преобладать следующие варианты: таверна, текстильная мастерская, гостиница или/и… бордель.
Открыв входную дверь, находящуюся в тени бастиона городской стены, человек попадал в просторный вестибюль, откуда шел узкий коридор, который, сворачивая прямо перед кухней и минуя несколько маленьких комнат, выводил посетителя в небольшой дворик, из которого двери вели направо и налево. Прямо напротив находилась большая прихожая с мозаичным полом, из которой посетитель попадал в западную часть здания, состоящую из ряда больших комнат с красными оштукатуренными стенами и еще одного маленького дворика в конце. Всего в здании было примерно 15 комнат, соединенных коридорами и открытыми пространствами, так что Дэвидсон недалек от истины, когда называет эту постройку «лабиринтом» (Davidson 1997: 85).
Археологи в обилии обнаружили женские принадлежности с изображениями богини Афродиты, много посуды для вечеринок (симпосиев), а также один терракотовый дилдо, гладкий и тщательно отшлифованный, длинной 13,3 см (Ault 2016: 90).
Такие дилдо назывались ὄλισβος (олисб) или βαυβών (отсюда же название «бабуин») и были очень популярным товаром среди проституток и одиноких женщин, а центром их производства издревле считался богатый (и ввиду этого, разумеется, весьма развращенный) город Милет (см. Лихт 2003: 254–255). Таким образом, принимая во внимание вышесказанное — то есть что культ Афродиты, равно как и подобные девайсы для утех, пользовался особой популярностью именно у проституток, — можно довольно уверенно говорить о том, что вся эта сложная постройка была именно публичным домом с многовековой историей.
Насельницы этого борделя, в основном рабыни, уроженки Фракии, Анатолии и Сирии (что следует из обнаруженных здесь же иноземных вотивных статуэток и ювелирных украшений), как и их коллеги из других подобных заведений, о чем уже упоминалось, занимались также ткацким ремеслом. Последнее подтверждается большим количеством (более 150 штук в слоях V и IV веков до н. э.) обнаруженных грузил для ткацких станков, используемых для натяжения основы. За триста с лишним лет существования это здание несколько раз разрушалось (в частности, из-за землетрясений и пожаров) и неоднократно перестраивалось (число комнат было увеличено до 22, а также проведен водопровод), но, вероятно, едва ли изменяло своему изначальному предназначению — быть домом труда и в то же время домом любви. Есть веские основания для отождествления этого здания Z с борделем, о котором говорит оратор Исей в речи «О наследстве Филоктемона» (19–22).
Ткацкие грузила
Следует отметить, что не все проститутки работали в борделях, многие занимались частной практикой и располагались в небольших комнатках с дверью на улицу (οἴκημα).
Именно такой способ продажи себя практиковали мужчины-проституты, которых и называли «сидящими в комнатах» (τοὺς ἐπὶ τῶν οἰκημάτων καθημένους), что мы и находим у оратора Эсхина в речи «Против Тимарха» (74). Что же до девушек, то если работницы обычного борделя представляли собой низший вид проституток (порнэ), то дам, работающих в комнатах, общество рассматривало как находящихся на ступень выше, и поэтому назывались они уже не порнэ (πόρνη), а пайдискэ (παιδίσκη), что вообще-то означает «молодая девушка», но тематически может быть переведено как «детка» или «крошка».
Планировка здания Z после третьей реконструкции
Законы
Как уже упоминалось, само по себе занятие проституцией не было позорным, равно как не было позорным владеть публичным домом и получать с него доход, как это делал респектабельный афинянин Эвктемон, фигурирующий в уже упомянутой речи оратора Исея «О наследстве Филоктемона». Если проституцию практиковал мужчина, бывший афинским гражданином, то это навлекало на него некоторые ограничения в политических правах, о чем мы подробнее поговорим в другой раз, что же до самой деятельности, то она была совершенно законной и являлась, наряду с другими бизнесами, составной частью афинской экономики, облагаемой специальными налогами. Этот налог так и назывался — налог на проституцию (τὸ πορνηικὸν τέλος) — и отдавался государством на откуп специальным людям, которые знали месторасположение всех борделей, их хозяев и практически всех людей обоих полов, торгующих телом, о чем нам сообщает оратор Эсхин в бесценном по важности для этой темы источнике — речи «Против Тимарха» (119). Также, по словам Аристотеля (Афинская полития, 50.2), существовали специальные должностные лица, астиномы (ἀστυνόμοι ), которые не только следили за порядком и благоустройством в городе, но также контролировали ценообразование на услуги флейтисток, танцовщиц и прочих сотрудников порноэнтертеймента — в частности, чтобы стоимость услуги не превышала двух драхм за ночь, то есть примерно 200 долларов, как подсчитал Константинос Каппарис(Kapparis 2018: 274, n. 33). Если учесть, что в IV веке зарплата обычного рабочего составляла примерно одну драхму в день или чуть меньше, то можно говорить об известной степени доступности публичного секса (и музыкального сопровождения к нему) для всех трудящихся.
Сделав проституцию источником фискальных поступлений, обогащающих городской бюджет, афиняне (да и жители других городов, таких как Коринф, Мегара и даже священный Делос) убивали сразу как минимум двух зайцев, устраняя, во-первых, черный рынок со всей его антисанитарией и бесконечным насилием, а во-вторых, изымали деятельность проституток из дискурса пуританской морали и вечного шельмования, ибо кто осмелится осуждать тех, кто платит налоги, на которые существует демократическое государство, и кто сможет оскорбить тех, кого это государство охраняет на юридическом уровне.
Так, Демосфен (Против Андротиона, 56–58), говоря о том, что сборщик налогов Андротион превысил свои служебные полномочия, помимо прочего, ставит ему в вину тот факт, что он негуманно и грубо обращался с проститутками низшего класса (πόρνας) Синопой и Фаностратой, когда пытался собрать с них больше того, что они по закону должны были заплатить. Такие факты говорят лишь о том, что афинский закон (νόμος) един для всех — будь ты овеянный подвигами полководец или бедная проститутка, которая стоит на теневой стороне пыльной улицы квартала Керамик, опершись ногой о стену и зазывая мужчин, ибо, как сказал когда-то поэт Пиндар, «закон — над всеми царь» (νόμος πάντων βασιλεύς).
Тем не менее, несмотря на вышесказанное, сексуальные услуги время от времени переходили какие-то дозволенные пределы и подпадали под юрисдикцию ряда весьма запутанных законов о сексуальной морали, и всё это потому, что «в афинском законодательстве не было единого и непротиворечивого определения проституции, но лишь дополняющие намеки и косвенные уточнения в ряде законов и других литературных источниках» (Kapparis 2018: 153; ср. Nowak 2010). Рассмотрим некоторые базовые законы из вышеупомянутой речи Эсхина.
В § 13 этого сочинения сказано, что закон строго запрещает родителям, родственникам, опекунам и прочим старшим, имеющим власть над детьми, юношами и девушками, продавать их для любовных утех третьим лицам. В § 14 говорится, что закон о сводничестве (προαγωγεία) запрещает совращать свободного мальчика или женщину. В §§ 15 и 16 этой речи говорится о запрете чинить насилие, то есть совершать гюбрис (ὕβρις), не только над свободными мальчиками, мужчинами и женщинами, но даже над рабами, ибо «всякий, кто в демократическом обществе поступает как насильник по отношению к кому бы то ни было, не достоин участвовать вместе с другими в управлении государством» (Против Тимарха, 16–17). Не нужно думать, что под управлением государством здесь подразумеваются какие-то высшие должности вроде стратега или наварха (адмирала) — имеется в виду обычное занятие свободными гражданами различных муниципальных должностей (судьи, члены городского совета, просто выступление перед народным собранием и т. д.); и такое управление каждый афинянин хоть раз в жизни да осуществлял, будучи избран по жребию, ибо даже совершенно аполитичный и беспартийный Сократ был в свое время председателем (эпистатом) в городском совете (буле), когда его филе Антиохиде пришла очередь там заседать. Также было бы явным прекраснодушием полагать, что у раба действительно был пусть и ничтожный, но всё же реальный шанс — скажем, через какое-то третье сердобольное лицо, ибо рабы были совершенно бесправны и в этом отношении являлись скорее движимым имуществом, нежели людьми, — подать иск за насилие (γρᾰφή ὕβρεως) против своего хозяина. Нет свидетельств, что хоть один свободный афинянин реально пошел в суд «вписываться» за чьего-то раба, поэтому единственное, что ему оставалось, — это искать убежище в Тесейоне или у алтаря Эвменид вблизи Ареопага, где он имел право умолять кого-нибудь выкупить его у жестокого хозяина (Harrison 1968: 172).
Тем не менее де-юре даже проститутки низшего уровня, будучи рабынями, получается, были защищены законами против насилия. В качестве наказания за вышеназванные преступления против свободных людей обычно указывается либо смертная казнь, реже штраф, однако в отношении практической согласованности этих законов существует много неясностей. Если, скажем, какой-то человек, например отец или опекун, брал деньги за то, что продавал своего сына третьим лицам для содомских утех, то он карался менее строго, нежели если для тех же целей продавал мальчика чужой для него человек, который в таком случае объявлялся сводником (προαγωγός ), то есть человеком, систематически зарабатывающим на сексуальной эксплуатации. Возможно, действия отца в таком случае можно «оправдать», скажем, тем, что семья — очень бедная и, стало быть, мальчик продан для того, чтобы обеспечить выживание всей семье, включая и самого этого мальчика, как рассуждает Дуглас Макдауэлл. Но, как отмечает тот же Макдауэлл, проблема заключалась в том, что на практике такое различение было довольно сложно установить, ибо в таком случае сам отец становился сводником, и было решительно непонятно, какую меру наказания нужно ему устанавливать: «так что истина, скорее всего, заключается в том, что в этом вопросе, как и во многих других, афиняне просто приняли два пересекающихся закона в разное время, не заметив расхождения» (MacDowell 2000: 18). Эдвард Коэн, который, на наш взгляд, всё же чрезмерно идеализирует афинскую проституцию, в своей последней книге выдвинул предположение, что такие юридические термины, как, например, сводничество (προαγωγεία), намеренно были столь размытыми и вследствие этого широко применимыми, чтобы «обеспечить максимальную легальную защиту свободным женщинам и юношам в их занятиях проституцией» (Cohen 2015: 124). Так ли это на самом деле, сказать сложно — хотя бы ввиду проблем с точностью цитирования и интерпретации законов самим Эсхином, однако утверждение Коэна, что по крайней мере самые дорогие афинские проститутки были свободными женщинами, вероятно, правильно (ibid). Это, в свою очередь, означает, что данный афинский закон, несмотря на всеобщее, как считается, безалаберное отношение греков к юриспруденции, худо-бедно работал.
В пользу того, что смертная казнь за сводничество также едва ли когда-либо применялась на практике (если только она вообще существовала, а не суть изобретение самого Эсхина ad hoc, чтобы выиграть дело, — в крайнем случае это могли быть какие-то старые законы солоновского времени, ко времени Эсхина утратившие свою актуальность), говорит, во-первых, тот факт, что ни один источник ни об одном подобном прецеденте не упоминает; а во-вторых, весь тот непомерный фактический размах, с которым продажная любовь — в лице проституток и проститутов всех мастей, возрастов, национальностей, рас и цветов кожи, сутенеров и сутенерш, публичных домов и просто укромных мест — накрыла и пропитала социально-экономическое и даже политическое пространство Афин (ср. Kapparis 2018: 158).
Более того, сводники и сутенеры были настолько мобильны, что отправляли своих подопечных даже в другие города (Glazebrook 2011: 37). Так, в вышеуказанной речи «Против Неэры» (23) говорится, что сутенерша Никарета с юной Неэрой и другими девушками путешествовали из Коринфа в Афины, чтобы оказывать там интимные услуги, то есть фактически осуществляли VIP-эскорт-сервис под предлогом участия в тамошних Элевсинских мистериях.
Когда эта Неэра выросла и выкупила себя у Никареты, она счастливо обжилась в Афинах, вступив в брак с афинским гражданином, и спокойно воспитывала детей, горя не ведая, пока добрые люди не подали на нее жалобу (γρᾰφή) в суд за незаконное, мол, сожительство. И несмотря на то, что она была гетерой высокого уровня и существенно отличалась по социальному статусу и престижу от рядовой рабыни-порнэ, этот судебный казус, равно как и другие речи ораторов, показывает, что для афинского законодательства такие различия были совершенно несущественны, поскольку здесь закон должен был установить водораздел, непреодолимый ни для одной продажной женщины, — водораздел, отделяющий гетеру от законной жены.
В своей последней книге Эллисон Глейзбрук интерпретирует подобную обеспокоенность женской идентичностью со стороны легального — мужского — дискурса как косвенное признание той огромной и важной роли, которую играла женщина в социально-экономической и — косвенно — даже в политической жизни античного города-государства (ср. Glazebrook 2021: 6). Подобные интерпретации, которые в последние десятилетия стали преобладать в гуманитарной науке, разрушают древний и совершенно вредный для понимания Античности миф, согласно которому греческая, особенно афинская, женщина была полностью бесправна, бесконечно подавляема маскулинным доминированием и кроме корыта с бельем, плиты, набитых сумок с продуктами и ткацкого станка ничего в своей жизни не знала и не видела. Многие современные женщины во многих странах мира и в самом деле живут так, что же до Греции, то там всё было если и не с точностью до наоборот, то по крайней мере иначе, существовали даже специальные религиозные праздники для женщин, как, например, Фесмофории, которые длились от трех (Афины) до десяти (Сицилия) дней и справлялись с помпой современного парада, на которые мужчинам, однако, вход был запрещен (Dillon 2002: 110–111). Также очень популярным был праздник Адонии, где участвовали исключительно женщины, а поскольку Адонис считался мифическим возлюбленным Афродиты, а последняя была покровительницей проституток, то не мудрено, что последние стремились приобщиться к этому празднеству. Что же касается домостроя, то в доме женщины были абсолютными госпожами, и упаси боже, если муж начинал соваться в домашние дела, — поэтому не просто так Ксенофонт называет жену «пчелиной королевой» (τῶν μελιττῶν ἡγεμὼν), ибо, как и последняя, хорошая жена должна строго следить за домашним хозяйством и держать в узде всю домашнюю челядь, чтобы никто не бездельничал и не превращался в трутней (Домострой, 7, 32–34).
Говоря всё это, мы не пытаемся утверждать, что женщины были полностью равны с мужчинами во всех правах, разумеется, это не так; мы просто полагаем, что методологически ошибочно притягивать современные стандарты, скажем, феминистской теории и соответствующие оценочные суждения для интерпретации положения женщины (да и вообще человека) в столь отдаленные эпохи. Идея тотального женского liberation в то время могла прийти в голову разве что мифической царице амазонок Антиопе или же радикальным интеллектуалам вроде Платона, Диогена-киника или Зенона-стоика, но никак не рядовой афинской гражданке. Принимая это во внимание, целесообразно скорее говорить не о доминировании и подавлении одного пола другим, но о гендерной концепции пространства, согласно которой само пространство полиса было поделено на ареалы, в одних из которых преобладают женщины, в других — мужчины.
Пространство мужское и женское
Согласно античным афинским нормам, женщина отвечала за внутреннее пространство дома, тогда как внешнее пространство было на попечении мужчин, и в этом отношении мужчина обязан был большую часть времени проводить на людях, исполняя свои муниципальные обязанности, ничуть не в меньшей степени, чем женщина обязана была заботиться о домашнем хозяйстве. Это были их взаимные социальные обязательства, и в них не было никакой дискриминации, но разделение сфер влияния на «наружу» и «нутрь», если вспомнить термины Жака Деррида, так что снаружи господствовал мужчина, а внутри — женщина. Быть вне дома, занимаясь делами полиса, как совершенно справедливо отмечает Дэвидсон, было гражданской обязанностью любого уважающего себя афинянина (Davidson 2011: 598). Общество в целом рассматривало такую диспозицию как данное богами нормальное социально-политическое установление, что нашло отражение у Ксенофонта в «Домострое» (7, 23 et passim), где он пишет, что «бог приспособил природу женщины для домашних трудов и забот, а природу мужчины — для внешних». Правда, здесь нужно сделать некоторые уточнения. Дело в том, что тексты, которые повествуют о таком разделении пространства, написаны людьми, принадлежащими к общественной элите, в результате чего появились гипотезы о том, что эти люди — взять хотя бы того же Ксенофонта — описывают собственные аристократические идеалы, тогда как простые люди не могли придерживаться такой строгой социальной политики разделения пространства. Тем не менее нужно признать, что по крайней мере на нормативном уровне дифференциация пространства всё же существовала, и начиналась она с самого дома, который был поделен на всем известные две половины — мужскую, или андрон (ἀνδρών), где, в частности, устраивались пиры-симпосии и где встречали гостей, и женскую, или гинекей (γῠναικηΐη), где, помимо прочего, находилась супружеская спальня.
Проводить слишком много времени в гинекее для мужчин считалось постыдным, поэтому они любили демонстрировать загорелые участки своего тела как свидетельство того, что большую часть времени они находятся на улице, занимаясь делами, в отличие от бледных и изнеженных домоседов, не вылезающих из женской половины дома и предающихся бесконечной похоти и безделью (ср. Ксенофонт. Домострой, 7, 2).
На основании таких телесных маркеров, как загорелая и бледная кожа, Дэвидсон делает предположение, что это являлось одним из важных элементов в конструкции гендерной идентичности и гражданской добродетели, отделяющих, во-первых, мужчин от женщин и, во-вторых, греков от варваров — скажем, некоторых восточных царей вроде Сарданапала, проводивших большую часть времени в своих гаремах и красящих белилами лицо наподобие женщин (Davidson 2011: 602).
Господствуя на своей территории дома, женщины не были там будто в тюрьме. Справлялись, как уже отмечалось, специальные праздники как общегородского, так и локального масштаба, где женщины принимали активное участие, а в дни, когда устраивались театральные представления, им можно было посещать театр, равно как и участвовать в посвящении в Элевсинские мистерии наравне с иностранцами и даже рабами (и вообще всеми, кто говорил по-гречески, то есть не был варваром). Женщины часто ходили друг к другу в гости позаимствовать что-либо и, как водится, поболтать, помочь с родами и отметить рождение ребенка или же, наоборот, поучаствовать в похоронах, поскольку большая часть похоронных ритуалов и связанных с ними действий (омовение покойника, одевание, плач по нему и т. д.), равно как и посещение могил умерших предков, были прерогативой именно женщин. Женщины из бедных семей, где не было достаточного количества рабов, ходили на улицу, чтобы носить воду из источника, помогали семье в сельском хозяйстве, либо работали в других хозяйствах за небольшую плату (собирали виноград, стирали одежду), либо продавали хлеб, овощи и цветочные гирлянды (Pritchard 2014: 186). Всё это подразумевало активную вовлеченность в социальную коммуникацию, равно как и постоянное изменение диспозиции тела в пространстве полиса. При этом женщины как из высшего класса, так и из низов, выходя на улицу, прикрывали накидкой или покрывалом голову и лицо, как это до сих пор делают женщины в традиционных исламских странах, поскольку покрывало считалось как бы продолжением дома, его, если угодно, символическим «расширением» (ibid. 187). Таким образом, можно говорить об интересном парадоксе: в идеале женщина действительно должна была жить незаметно, и Перикл в Надгробной речи, говоря об аретэ (добродетели) женщины/жены, уточняет, что «та женщина заслуживает величайшего уважения, о которой меньше всего говорят среди мужчин, в порицание или в похвалу» (Фукидид II, 45, 2).
Дело, однако, заключается в том, что у афинян, как и у всех других людей во все времена, было много идеальных и воображаемых представлений о том, что должно быть (мир должного, используя терминологию Канта), и того, что реально есть (то есть мир сущего, говоря опять же по-кантиански), а, как известно, эти две ценностные области вообще едва ли когда совпадают.
Следует также сказать о том, что сама природа женщины всегда беспокоила афинскую общественность, а популярная мораль приписывала им ряд не очень достойных черт. Так, считалось, что женщин нужно постоянно контролировать, поскольку сами они этого по большей части сделать не в состоянии, ибо у них отсутствует добродетель воздержанности, или софросюнэ (σωφροσύνη): они очень чувствительны к зову плоти, любят объедаться и много пить. Испытывая гораздо большее удовольствие от секса, женщины, как считали афиняне, очень падки на случайные сексуальные связи, и поэтому их нужно по возможности изолировать от чужих взоров (Pritchard 2014: 187). Именно поэтому выходящие на улицу окна в греческих домах располагались довольно высоко от земли (Nevett 1994: 108) — не только для того, чтобы никто туда не заглядывал и «случайно» не залез, но и чтобы оттуда вообще никто не выглядывал. Всё это представляло собой неиссякаемый источник для творчества комедиографов, в частности Аристофана. Так, в «Лисистрате» (125–135) главная героиня уговаривает женщин из разных греческих городов воздержаться от секса с мужьями и тем самым вынудить их прекратить нескончаемую войну, но ей с трудом удается убедить своих товарок, а вернее, ей это не удается вовсе:
Лисистрата
Итак, должны от члена (πέους) воздержаться мы!Чего ж вы отшатнулись? Что потупились?Эй вы! Притихли? Головой качаете?Бледнеете? Ручьями слезы катятся?Согласны? Не согласны? Отвечайте же!
Миррина
Я не согласна! Дальше пусть идет война!
Калоника
Клянусь я Зевсом! Пусть война продолжится!
***
Другое что придумай! Приказанье дай —
В костер готова прыгнуть. Только бы не член (πέους)!
Ведь не сравнится с ним ничто, Лисистрата!
Перевод А. Пиотровского, мной уточненный.
Применяя гендерную концепцию пространства к нашей теме — проституции, мы должны сказать, что, несмотря на всю легальность и общую распространенность, женщина, занимающаяся проституцией, и само место, где она это делала — бордель или комната (οἴκημα), вносили некоторый трансгрессивный элемент в восприятие пространственного кода. Если в идеале сексуальная связь должна осуществляться в определенном месте в доме, куда посторонним доступ закрыт, то мужчина, приходящий в бордель, как бы экстериоризировал то, что исконно являлось достоянием внутренней и интимной жизни его дома и семьи. Сложно сказать, являлась ли пространственная трансгрессия одновременно и трансгрессией моральной в строгом смысле слова, то есть являлось ли пространство борделя в моральном отношении маргинальным, для которого бы выделялись специальные места, подвергающиеся сегрегации. Едва ли это имело место (Glazebrook 2011).
Принимая во внимание всё вышесказанное, а равно и другие имеющиеся свидетельства, вероятно, целесообразно говорить об определенных зонах города, где традиционно располагались подобные заведения — как в случае квартала Керамик или портовых районов Пирея, — а не о сегрегации.
Равным образом приглашение гетер или флейтисток на симпосий, то есть в пространство мужской половины дома, знаменовало собой не только определенное вторжение внешнего во внутреннее (Corner 2011), но как бы «импортировало» бордель, который всегда вне дома, внутрь дома, что, в свою очередь, определенным образом сексуализировало и феминизировало мужскую вечеринку и мужскую часть дома (ἀνδρών), превращая его во временный бордель. То, что в таком состоянии симпосий переставал быть пространством для интеллектуальной дискуссии — чем он по сути во многом и являлся, — засвидетельствовано Платоном в диалоге «Пир» (176е), когда, перед тем как начать утонченную беседу, участники специально распускают весь персонал, ответственный за энтертеймент, вроде флейтисток, танцовщиц и прочих.
Цены и доступность
Как-то философ Борис Гройс в одном интервью сказал, что большая часть населения в определенную эпоху всегда живет более-менее одинаково. Поистине так оно и есть, поэтому вовсе неудивительно, что рядовому афинянину, чтобы устроить хорошую вечеринку, нужно было то же самое, что и современному русскому, американцу или французу, а именно: много еды, выпивки, музыки и девчонок, о чем Аристофан говорит в комедии «Ахарняне» (1090), когда перечисляет атрибуты, необходимые для нормального симпосия среднестатистического человека: там должно быть много кувшинов вина, корзины с едой, столы, ложа, благовония, венки, подушки, коврики, кунжутное печенье, слоеные пироги, медовые пряники — и, конечно же, шлюхи (πόρναι) и танцовщицы-стриптизерши (ὀρχηστρίδες). О философе-перипатетике Ликоне рассказывали, что как только он приехал в Афины поступать в школу Аристотеля, так первым делом изучил, сколько денег берет каждая из гетер и как правильно вскладчину устраивать пиры (Афиней. Пир мудрецов, 547 d)
Хороший хозяин вечеринки — если только она не устраивался вскладчину, что было очень распространено, — приглашал проституток и музыкантш на симпосий не только для того, чтобы доставить удовольствие и радость друзьям, но также чтобы избежать пьяных драк между ними (Kapparis 2018: 278). Флейта, а вернее авлос, будучи весьма громким инструментом, задавала тональность всей вечеринке, поэтому флейтистка (αὐλητρίς) часто была основным приглашенным энтертейнером, работая не только по своему прямому назначению, но и, как уже упоминалось, оказывая за дополнительную плату интимные услуги. Сколько стоили эти дополнительные услуги, доподлинно неизвестно, поэтому можно предположить, что здесь господствовала всецело договорная система, никак не регулируемая государством и зависящая исключительно от желания и платежеспособности заказчика, а также от сговорчивости поставщика услуг. Тем не менее можно предполагать, что едва ли эта сумма существенно превышала ту, которую хозяин вечеринки уплатил за музыкальные услуги (две драхмы), поскольку весь этот бизнес строился на том допущении, что и небогатые жители, устраивая вечеринки, должны иметь доступ ко всему комплексу оказываемых услуг.
Нанять всех этих музыкантш можно было либо прямо на улице, либо в специальных борделях, на существование которых намекает Аристофан в «Лягушках» (515–519). Также историк Феопомп (fr. 290 Jacoby) говорит, что в Пирее были бордели, где базировались флейтистки, танцовщицы и прочие подобные сотрудницы. В этих борделях содержались и обычные проститутки, которые предоставляли для продажи только свое тело, и стоили они гораздо дешевле, чем танцовщицы и музыкантши. Так, киник Антисфен у Диогена Лаэртия упоминает о том, что проститутка стоила всего один обол (D. L. VI, 1), и о том же говорит цитировавшийся выше комедиограф Филемон. В пользу такой дешевизны свидетельствуют говорящие имена продажных женщин, такие как, например, Обола, которые изображены и подписаны на некоторых произведениях античной керамики (Davidson 1997: 88). Тем не менее нужно признать, что в реальности столь низкая стоимость услуг едва ли имела широкое распространение и скорее употребляется в этих текстах в риторических целях, чтобы через гиперболизацию выразить саму идею общедоступности публичного секса, поскольку у проституток были и более дорогие имена — например, Дидрахма, которая всегда и со всех, как сообщает Афиней, брала ровно две драхмы, то есть двух- или трехдневный заработок обычного человека (Пир мудрецов, 596 f). Специалист по афинской ценовой политике Уильям Лумис, опираясь на свидетельства Антифана (fr. 293), а также на рассказ Диогена Лаэртия (D. L., кн. IV, 3) о философе-платонике Полемоне, который везде прятал монету в три обола, чтобы в любой момент иметь доступ к сладострастным утехам, считает, что стандартная плата проститутке в борделе была именно три обола (Loomis 1998: 173).
При этом, вероятно, цена варьировалась в зависимости от конкретной сексуальной услуги и, в частности, от позы, о чем пишет историк Константинас Каппарис со ссылкой на комедиографа Платона (fr. 204): так, позиция «женщина сверху с запрокинутой назад головой» стоила одну драхму (шесть оболов), мужчина сверху — три обола, doggy-style — три обола и т. д. (Kapparis: 2018: 308).
Проститутки, работающие в основном на улицах и занимающиеся фрилансом, иногда носили специальные сандалии, на подошве которых была надпись «следуй за мной», оставлявшая след на земле и дающая понять идущим сзади мужчинам, какой род деятельность практикует таинственная незнакомка (Лихт 2003: 273). Услуги таких девушек обычно осуществлялись в уже упоминавшихся частных домиках или комнатах со скромным интерьером, и посетитель, помимо положенной платы в одну драхму (шесть оболов) или чуть больше, оставлял обычно еще какой-то недорогой подарок, а иногда и дорогой (украшения, одежду, парфюмерию), если между ними существовала глубокая привязанность. Можно предположить, что этот подарок был неотчуждаемой собственностью девушки — наподобие чаевых, которые мы оставляем официанту, — в отличие от денежного заработка, большая часть которого доставалась хозяину-рабовладельцу, поскольку де-юре рабовладелец был также владельцем и собственности, принадлежащей его рабыне/рабу (Cohen 2015: 172). Однако раб мог заключить с хозяином договор об уплате апофоры (ἀποφορά), или оброка, — фиксированной суммы, которую он выплачивал хозяину, живя при этом в своем доме и на свои средства и оставляя себе весь доход свыше оговоренной суммы, и такая практика была очень популярна в Афинах.
В заключение хотелось бы отметить, что первый визит в бордель к проститутке был не только важным событием в жизни любого юноши, но и вообще, так сказать, делом общесемейным, за которое отвечал отец, который лично приводил сына в бордель и оплачивал услуги девиц (Burnett 2012: 181–182).
К такому выводу мы можем прийти, если проинтерпретируем некоторые сюжеты афинской керамики, как, например, сцену, изображенную на краснофигурной афинской гидрии первой половины V века до н. э., находящейся в коллекции музея Тампы.
Краснофигурная гидрия работы так называемого вазописца Харроу
Следует отметить, что не все проститутки работали в борделях, многие занимались частной практикой и располагались в небольших комнатках с дверью на улицу (οἴκημα).
Именно такой способ продажи себя практиковали мужчины-проституты, которых и называли «сидящими в комнатах» (τοὺς ἐπὶ τῶν οἰκημάτων καθημένους), что мы и находим у оратора Эсхина в речи «Против Тимарха» (74). Что же до девушек, то если работницы обычного борделя представляли собой низший вид проституток (порнэ), то дам, работающих в комнатах, общество рассматривало как находящихся на ступень выше, и поэтому назывались они уже не порнэ (πόρνη), а пайдискэ (παιδίσκη), что вообще-то означает «молодая девушка», но тематически может быть переведено как «детка» или «крошка».
Планировка здания Z после третьей реконструкцииЗаконы
Как уже упоминалось, само по себе занятие проституцией не было позорным, равно как не было позорным владеть публичным домом и получать с него доход, как это делал респектабельный афинянин Эвктемон, фигурирующий в уже упомянутой речи оратора Исея «О наследстве Филоктемона». Если проституцию практиковал мужчина, бывший афинским гражданином, то это навлекало на него некоторые ограничения в политических правах, о чем мы подробнее поговорим в другой раз, что же до самой деятельности, то она была совершенно законной и являлась, наряду с другими бизнесами, составной частью афинской экономики, облагаемой специальными налогами. Этот налог так и назывался — налог на проституцию (τὸ πορνηικὸν τέλος) — и отдавался государством на откуп специальным людям, которые знали месторасположение всех борделей, их хозяев и практически всех людей обоих полов, торгующих телом, о чем нам сообщает оратор Эсхин в бесценном по важности для этой темы источнике — речи «Против Тимарха» (119). Также, по словам Аристотеля (Афинская полития, 50.2), существовали специальные должностные лица, астиномы (ἀστυνόμοι ), которые не только следили за порядком и благоустройством в городе, но также контролировали ценообразование на услуги флейтисток, танцовщиц и прочих сотрудников порноэнтертеймента — в частности, чтобы стоимость услуги не превышала двух драхм за ночь, то есть примерно 200 долларов, как подсчитал Константинос Каппарис(Kapparis 2018: 274, n. 33). Если учесть, что в IV веке зарплата обычного рабочего составляла примерно одну драхму в день или чуть меньше, то можно говорить об известной степени доступности публичного секса (и музыкального сопровождения к нему) для всех трудящихся.
Сделав проституцию источником фискальных поступлений, обогащающих городской бюджет, афиняне (да и жители других городов, таких как Коринф, Мегара и даже священный Делос) убивали сразу как минимум двух зайцев, устраняя, во-первых, черный рынок со всей его антисанитарией и бесконечным насилием, а во-вторых, изымали деятельность проституток из дискурса пуританской морали и вечного шельмования, ибо кто осмелится осуждать тех, кто платит налоги, на которые существует демократическое государство, и кто сможет оскорбить тех, кого это государство охраняет на юридическом уровне.
Так, Демосфен (Против Андротиона, 56–58), говоря о том, что сборщик налогов Андротион превысил свои служебные полномочия, помимо прочего, ставит ему в вину тот факт, что он негуманно и грубо обращался с проститутками низшего класса (πόρνας) Синопой и Фаностратой, когда пытался собрать с них больше того, что они по закону должны были заплатить. Такие факты говорят лишь о том, что афинский закон (νόμος) един для всех — будь ты овеянный подвигами полководец или бедная проститутка, которая стоит на теневой стороне пыльной улицы квартала Керамик, опершись ногой о стену и зазывая мужчин, ибо, как сказал когда-то поэт Пиндар, «закон — над всеми царь» (νόμος πάντων βασιλεύς).
Тем не менее, несмотря на вышесказанное, сексуальные услуги время от времени переходили какие-то дозволенные пределы и подпадали под юрисдикцию ряда весьма запутанных законов о сексуальной морали, и всё это потому, что «в афинском законодательстве не было единого и непротиворечивого определения проституции, но лишь дополняющие намеки и косвенные уточнения в ряде законов и других литературных источниках» (Kapparis 2018: 153; ср. Nowak 2010). Рассмотрим некоторые базовые законы из вышеупомянутой речи Эсхина.
В § 13 этого сочинения сказано, что закон строго запрещает родителям, родственникам, опекунам и прочим старшим, имеющим власть над детьми, юношами и девушками, продавать их для любовных утех третьим лицам. В § 14 говорится, что закон о сводничестве (προαγωγεία) запрещает совращать свободного мальчика или женщину. В §§ 15 и 16 этой речи говорится о запрете чинить насилие, то есть совершать гюбрис (ὕβρις), не только над свободными мальчиками, мужчинами и женщинами, но даже над рабами, ибо «всякий, кто в демократическом обществе поступает как насильник по отношению к кому бы то ни было, не достоин участвовать вместе с другими в управлении государством» (Против Тимарха, 16–17). Не нужно думать, что под управлением государством здесь подразумеваются какие-то высшие должности вроде стратега или наварха (адмирала) — имеется в виду обычное занятие свободными гражданами различных муниципальных должностей (судьи, члены городского совета, просто выступление перед народным собранием и т. д.); и такое управление каждый афинянин хоть раз в жизни да осуществлял, будучи избран по жребию, ибо даже совершенно аполитичный и беспартийный Сократ был в свое время председателем (эпистатом) в городском совете (буле), когда его филе Антиохиде пришла очередь там заседать. Также было бы явным прекраснодушием полагать, что у раба действительно был пусть и ничтожный, но всё же реальный шанс — скажем, через какое-то третье сердобольное лицо, ибо рабы были совершенно бесправны и в этом отношении являлись скорее движимым имуществом, нежели людьми, — подать иск за насилие (γρᾰφή ὕβρεως) против своего хозяина. Нет свидетельств, что хоть один свободный афинянин реально пошел в суд «вписываться» за чьего-то раба, поэтому единственное, что ему оставалось, — это искать убежище в Тесейоне или у алтаря Эвменид вблизи Ареопага, где он имел право умолять кого-нибудь выкупить его у жестокого хозяина (Harrison 1968: 172).
Тем не менее де-юре даже проститутки низшего уровня, будучи рабынями, получается, были защищены законами против насилия. В качестве наказания за вышеназванные преступления против свободных людей обычно указывается либо смертная казнь, реже штраф, однако в отношении практической согласованности этих законов существует много неясностей. Если, скажем, какой-то человек, например отец или опекун, брал деньги за то, что продавал своего сына третьим лицам для содомских утех, то он карался менее строго, нежели если для тех же целей продавал мальчика чужой для него человек, который в таком случае объявлялся сводником (προαγωγός ), то есть человеком, систематически зарабатывающим на сексуальной эксплуатации. Возможно, действия отца в таком случае можно «оправдать», скажем, тем, что семья — очень бедная и, стало быть, мальчик продан для того, чтобы обеспечить выживание всей семье, включая и самого этого мальчика, как рассуждает Дуглас Макдауэлл. Но, как отмечает тот же Макдауэлл, проблема заключалась в том, что на практике такое различение было довольно сложно установить, ибо в таком случае сам отец становился сводником, и было решительно непонятно, какую меру наказания нужно ему устанавливать: «так что истина, скорее всего, заключается в том, что в этом вопросе, как и во многих других, афиняне просто приняли два пересекающихся закона в разное время, не заметив расхождения» (MacDowell 2000: 18). Эдвард Коэн, который, на наш взгляд, всё же чрезмерно идеализирует афинскую проституцию, в своей последней книге выдвинул предположение, что такие юридические термины, как, например, сводничество (προαγωγεία), намеренно были столь размытыми и вследствие этого широко применимыми, чтобы «обеспечить максимальную легальную защиту свободным женщинам и юношам в их занятиях проституцией» (Cohen 2015: 124). Так ли это на самом деле, сказать сложно — хотя бы ввиду проблем с точностью цитирования и интерпретации законов самим Эсхином, однако утверждение Коэна, что по крайней мере самые дорогие афинские проститутки были свободными женщинами, вероятно, правильно (ibid). Это, в свою очередь, означает, что данный афинский закон, несмотря на всеобщее, как считается, безалаберное отношение греков к юриспруденции, худо-бедно работал.
В пользу того, что смертная казнь за сводничество также едва ли когда-либо применялась на практике (если только она вообще существовала, а не суть изобретение самого Эсхина ad hoc, чтобы выиграть дело, — в крайнем случае это могли быть какие-то старые законы солоновского времени, ко времени Эсхина утратившие свою актуальность), говорит, во-первых, тот факт, что ни один источник ни об одном подобном прецеденте не упоминает; а во-вторых, весь тот непомерный фактический размах, с которым продажная любовь — в лице проституток и проститутов всех мастей, возрастов, национальностей, рас и цветов кожи, сутенеров и сутенерш, публичных домов и просто укромных мест — накрыла и пропитала социально-экономическое и даже политическое пространство Афин (ср. Kapparis 2018: 158).
Более того, сводники и сутенеры были настолько мобильны, что отправляли своих подопечных даже в другие города (Glazebrook 2011: 37). Так, в вышеуказанной речи «Против Неэры» (23) говорится, что сутенерша Никарета с юной Неэрой и другими девушками путешествовали из Коринфа в Афины, чтобы оказывать там интимные услуги, то есть фактически осуществляли VIP-эскорт-сервис под предлогом участия в тамошних Элевсинских мистериях.
Когда эта Неэра выросла и выкупила себя у Никареты, она счастливо обжилась в Афинах, вступив в брак с афинским гражданином, и спокойно воспитывала детей, горя не ведая, пока добрые люди не подали на нее жалобу (γρᾰφή) в суд за незаконное, мол, сожительство. И несмотря на то, что она была гетерой высокого уровня и существенно отличалась по социальному статусу и престижу от рядовой рабыни-порнэ, этот судебный казус, равно как и другие речи ораторов, показывает, что для афинского законодательства такие различия были совершенно несущественны, поскольку здесь закон должен был установить водораздел, непреодолимый ни для одной продажной женщины, — водораздел, отделяющий гетеру от законной жены.
В своей последней книге Эллисон Глейзбрук интерпретирует подобную обеспокоенность женской идентичностью со стороны легального — мужского — дискурса как косвенное признание той огромной и важной роли, которую играла женщина в социально-экономической и — косвенно — даже в политической жизни античного города-государства (ср. Glazebrook 2021: 6). Подобные интерпретации, которые в последние десятилетия стали преобладать в гуманитарной науке, разрушают древний и совершенно вредный для понимания Античности миф, согласно которому греческая, особенно афинская, женщина была полностью бесправна, бесконечно подавляема маскулинным доминированием и кроме корыта с бельем, плиты, набитых сумок с продуктами и ткацкого станка ничего в своей жизни не знала и не видела. Многие современные женщины во многих странах мира и в самом деле живут так, что же до Греции, то там всё было если и не с точностью до наоборот, то по крайней мере иначе, существовали даже специальные религиозные праздники для женщин, как, например, Фесмофории, которые длились от трех (Афины) до десяти (Сицилия) дней и справлялись с помпой современного парада, на которые мужчинам, однако, вход был запрещен (Dillon 2002: 110–111). Также очень популярным был праздник Адонии, где участвовали исключительно женщины, а поскольку Адонис считался мифическим возлюбленным Афродиты, а последняя была покровительницей проституток, то не мудрено, что последние стремились приобщиться к этому празднеству. Что же касается домостроя, то в доме женщины были абсолютными госпожами, и упаси боже, если муж начинал соваться в домашние дела, — поэтому не просто так Ксенофонт называет жену «пчелиной королевой» (τῶν μελιττῶν ἡγεμὼν), ибо, как и последняя, хорошая жена должна строго следить за домашним хозяйством и держать в узде всю домашнюю челядь, чтобы никто не бездельничал и не превращался в трутней (Домострой, 7, 32–34).
Говоря всё это, мы не пытаемся утверждать, что женщины были полностью равны с мужчинами во всех правах, разумеется, это не так; мы просто полагаем, что методологически ошибочно притягивать современные стандарты, скажем, феминистской теории и соответствующие оценочные суждения для интерпретации положения женщины (да и вообще человека) в столь отдаленные эпохи. Идея тотального женского liberation в то время могла прийти в голову разве что мифической царице амазонок Антиопе или же радикальным интеллектуалам вроде Платона, Диогена-киника или Зенона-стоика, но никак не рядовой афинской гражданке. Принимая это во внимание, целесообразно скорее говорить не о доминировании и подавлении одного пола другим, но о гендерной концепции пространства, согласно которой само пространство полиса было поделено на ареалы, в одних из которых преобладают женщины, в других — мужчины.
Пространство мужское и женское
Согласно античным афинским нормам, женщина отвечала за внутреннее пространство дома, тогда как внешнее пространство было на попечении мужчин, и в этом отношении мужчина обязан был большую часть времени проводить на людях, исполняя свои муниципальные обязанности, ничуть не в меньшей степени, чем женщина обязана была заботиться о домашнем хозяйстве. Это были их взаимные социальные обязательства, и в них не было никакой дискриминации, но разделение сфер влияния на «наружу» и «нутрь», если вспомнить термины Жака Деррида, так что снаружи господствовал мужчина, а внутри — женщина. Быть вне дома, занимаясь делами полиса, как совершенно справедливо отмечает Дэвидсон, было гражданской обязанностью любого уважающего себя афинянина (Davidson 2011: 598). Общество в целом рассматривало такую диспозицию как данное богами нормальное социально-политическое установление, что нашло отражение у Ксенофонта в «Домострое» (7, 23 et passim), где он пишет, что «бог приспособил природу женщины для домашних трудов и забот, а природу мужчины — для внешних». Правда, здесь нужно сделать некоторые уточнения. Дело в том, что тексты, которые повествуют о таком разделении пространства, написаны людьми, принадлежащими к общественной элите, в результате чего появились гипотезы о том, что эти люди — взять хотя бы того же Ксенофонта — описывают собственные аристократические идеалы, тогда как простые люди не могли придерживаться такой строгой социальной политики разделения пространства. Тем не менее нужно признать, что по крайней мере на нормативном уровне дифференциация пространства всё же существовала, и начиналась она с самого дома, который был поделен на всем известные две половины — мужскую, или андрон (ἀνδρών), где, в частности, устраивались пиры-симпосии и где встречали гостей, и женскую, или гинекей (γῠναικηΐη), где, помимо прочего, находилась супружеская спальня.
Проводить слишком много времени в гинекее для мужчин считалось постыдным, поэтому они любили демонстрировать загорелые участки своего тела как свидетельство того, что большую часть времени они находятся на улице, занимаясь делами, в отличие от бледных и изнеженных домоседов, не вылезающих из женской половины дома и предающихся бесконечной похоти и безделью (ср. Ксенофонт. Домострой, 7, 2).
На основании таких телесных маркеров, как загорелая и бледная кожа, Дэвидсон делает предположение, что это являлось одним из важных элементов в конструкции гендерной идентичности и гражданской добродетели, отделяющих, во-первых, мужчин от женщин и, во-вторых, греков от варваров — скажем, некоторых восточных царей вроде Сарданапала, проводивших большую часть времени в своих гаремах и красящих белилами лицо наподобие женщин (Davidson 2011: 602).
Господствуя на своей территории дома, женщины не были там будто в тюрьме. Справлялись, как уже отмечалось, специальные праздники как общегородского, так и локального масштаба, где женщины принимали активное участие, а в дни, когда устраивались театральные представления, им можно было посещать театр, равно как и участвовать в посвящении в Элевсинские мистерии наравне с иностранцами и даже рабами (и вообще всеми, кто говорил по-гречески, то есть не был варваром). Женщины часто ходили друг к другу в гости позаимствовать что-либо и, как водится, поболтать, помочь с родами и отметить рождение ребенка или же, наоборот, поучаствовать в похоронах, поскольку большая часть похоронных ритуалов и связанных с ними действий (омовение покойника, одевание, плач по нему и т. д.), равно как и посещение могил умерших предков, были прерогативой именно женщин. Женщины из бедных семей, где не было достаточного количества рабов, ходили на улицу, чтобы носить воду из источника, помогали семье в сельском хозяйстве, либо работали в других хозяйствах за небольшую плату (собирали виноград, стирали одежду), либо продавали хлеб, овощи и цветочные гирлянды (Pritchard 2014: 186). Всё это подразумевало активную вовлеченность в социальную коммуникацию, равно как и постоянное изменение диспозиции тела в пространстве полиса. При этом женщины как из высшего класса, так и из низов, выходя на улицу, прикрывали накидкой или покрывалом голову и лицо, как это до сих пор делают женщины в традиционных исламских странах, поскольку покрывало считалось как бы продолжением дома, его, если угодно, символическим «расширением» (ibid. 187). Таким образом, можно говорить об интересном парадоксе: в идеале женщина действительно должна была жить незаметно, и Перикл в Надгробной речи, говоря об аретэ (добродетели) женщины/жены, уточняет, что «та женщина заслуживает величайшего уважения, о которой меньше всего говорят среди мужчин, в порицание или в похвалу» (Фукидид II, 45, 2).
Дело, однако, заключается в том, что у афинян, как и у всех других людей во все времена, было много идеальных и воображаемых представлений о том, что должно быть (мир должного, используя терминологию Канта), и того, что реально есть (то есть мир сущего, говоря опять же по-кантиански), а, как известно, эти две ценностные области вообще едва ли когда совпадают.
Следует также сказать о том, что сама природа женщины всегда беспокоила афинскую общественность, а популярная мораль приписывала им ряд не очень достойных черт. Так, считалось, что женщин нужно постоянно контролировать, поскольку сами они этого по большей части сделать не в состоянии, ибо у них отсутствует добродетель воздержанности, или софросюнэ (σωφροσύνη): они очень чувствительны к зову плоти, любят объедаться и много пить. Испытывая гораздо большее удовольствие от секса, женщины, как считали афиняне, очень падки на случайные сексуальные связи, и поэтому их нужно по возможности изолировать от чужих взоров (Pritchard 2014: 187). Именно поэтому выходящие на улицу окна в греческих домах располагались довольно высоко от земли (Nevett 1994: 108) — не только для того, чтобы никто туда не заглядывал и «случайно» не залез, но и чтобы оттуда вообще никто не выглядывал. Всё это представляло собой неиссякаемый источник для творчества комедиографов, в частности Аристофана. Так, в «Лисистрате» (125–135) главная героиня уговаривает женщин из разных греческих городов воздержаться от секса с мужьями и тем самым вынудить их прекратить нескончаемую войну, но ей с трудом удается убедить своих товарок, а вернее, ей это не удается вовсе:
Лисистрата
Итак, должны от члена (πέους) воздержаться мы!Чего ж вы отшатнулись? Что потупились?Эй вы! Притихли? Головой качаете?Бледнеете? Ручьями слезы катятся?Согласны? Не согласны? Отвечайте же!
Миррина
Я не согласна! Дальше пусть идет война!
Калоника
Клянусь я Зевсом! Пусть война продолжится!
***
Другое что придумай! Приказанье дай —
В костер готова прыгнуть. Только бы не член (πέους)!
Ведь не сравнится с ним ничто, Лисистрата!
Перевод А. Пиотровского, мной уточненный.
Применяя гендерную концепцию пространства к нашей теме — проституции, мы должны сказать, что, несмотря на всю легальность и общую распространенность, женщина, занимающаяся проституцией, и само место, где она это делала — бордель или комната (οἴκημα), вносили некоторый трансгрессивный элемент в восприятие пространственного кода. Если в идеале сексуальная связь должна осуществляться в определенном месте в доме, куда посторонним доступ закрыт, то мужчина, приходящий в бордель, как бы экстериоризировал то, что исконно являлось достоянием внутренней и интимной жизни его дома и семьи. Сложно сказать, являлась ли пространственная трансгрессия одновременно и трансгрессией моральной в строгом смысле слова, то есть являлось ли пространство борделя в моральном отношении маргинальным, для которого бы выделялись специальные места, подвергающиеся сегрегации. Едва ли это имело место (Glazebrook 2011).
Принимая во внимание всё вышесказанное, а равно и другие имеющиеся свидетельства, вероятно, целесообразно говорить об определенных зонах города, где традиционно располагались подобные заведения — как в случае квартала Керамик или портовых районов Пирея, — а не о сегрегации.
Равным образом приглашение гетер или флейтисток на симпосий, то есть в пространство мужской половины дома, знаменовало собой не только определенное вторжение внешнего во внутреннее (Corner 2011), но как бы «импортировало» бордель, который всегда вне дома, внутрь дома, что, в свою очередь, определенным образом сексуализировало и феминизировало мужскую вечеринку и мужскую часть дома (ἀνδρών), превращая его во временный бордель. То, что в таком состоянии симпосий переставал быть пространством для интеллектуальной дискуссии — чем он по сути во многом и являлся, — засвидетельствовано Платоном в диалоге «Пир» (176е), когда, перед тем как начать утонченную беседу, участники специально распускают весь персонал, ответственный за энтертеймент, вроде флейтисток, танцовщиц и прочих.
Цены и доступность
Как-то философ Борис Гройс в одном интервью сказал, что большая часть населения в определенную эпоху всегда живет более-менее одинаково. Поистине так оно и есть, поэтому вовсе неудивительно, что рядовому афинянину, чтобы устроить хорошую вечеринку, нужно было то же самое, что и современному русскому, американцу или французу, а именно: много еды, выпивки, музыки и девчонок, о чем Аристофан говорит в комедии «Ахарняне» (1090), когда перечисляет атрибуты, необходимые для нормального симпосия среднестатистического человека: там должно быть много кувшинов вина, корзины с едой, столы, ложа, благовония, венки, подушки, коврики, кунжутное печенье, слоеные пироги, медовые пряники — и, конечно же, шлюхи (πόρναι) и танцовщицы-стриптизерши (ὀρχηστρίδες). О философе-перипатетике Ликоне рассказывали, что как только он приехал в Афины поступать в школу Аристотеля, так первым делом изучил, сколько денег берет каждая из гетер и как правильно вскладчину устраивать пиры (Афиней. Пир мудрецов, 547 d)
Хороший хозяин вечеринки — если только она не устраивался вскладчину, что было очень распространено, — приглашал проституток и музыкантш на симпосий не только для того, чтобы доставить удовольствие и радость друзьям, но также чтобы избежать пьяных драк между ними (Kapparis 2018: 278). Флейта, а вернее авлос, будучи весьма громким инструментом, задавала тональность всей вечеринке, поэтому флейтистка (αὐλητρίς) часто была основным приглашенным энтертейнером, работая не только по своему прямому назначению, но и, как уже упоминалось, оказывая за дополнительную плату интимные услуги. Сколько стоили эти дополнительные услуги, доподлинно неизвестно, поэтому можно предположить, что здесь господствовала всецело договорная система, никак не регулируемая государством и зависящая исключительно от желания и платежеспособности заказчика, а также от сговорчивости поставщика услуг. Тем не менее можно предполагать, что едва ли эта сумма существенно превышала ту, которую хозяин вечеринки уплатил за музыкальные услуги (две драхмы), поскольку весь этот бизнес строился на том допущении, что и небогатые жители, устраивая вечеринки, должны иметь доступ ко всему комплексу оказываемых услуг.
Нанять всех этих музыкантш можно было либо прямо на улице, либо в специальных борделях, на существование которых намекает Аристофан в «Лягушках» (515–519). Также историк Феопомп (fr. 290 Jacoby) говорит, что в Пирее были бордели, где базировались флейтистки, танцовщицы и прочие подобные сотрудницы. В этих борделях содержались и обычные проститутки, которые предоставляли для продажи только свое тело, и стоили они гораздо дешевле, чем танцовщицы и музыкантши. Так, киник Антисфен у Диогена Лаэртия упоминает о том, что проститутка стоила всего один обол (D. L. VI, 1), и о том же говорит цитировавшийся выше комедиограф Филемон. В пользу такой дешевизны свидетельствуют говорящие имена продажных женщин, такие как, например, Обола, которые изображены и подписаны на некоторых произведениях античной керамики (Davidson 1997: 88). Тем не менее нужно признать, что в реальности столь низкая стоимость услуг едва ли имела широкое распространение и скорее употребляется в этих текстах в риторических целях, чтобы через гиперболизацию выразить саму идею общедоступности публичного секса, поскольку у проституток были и более дорогие имена — например, Дидрахма, которая всегда и со всех, как сообщает Афиней, брала ровно две драхмы, то есть двух- или трехдневный заработок обычного человека (Пир мудрецов, 596 f). Специалист по афинской ценовой политике Уильям Лумис, опираясь на свидетельства Антифана (fr. 293), а также на рассказ Диогена Лаэртия (D. L., кн. IV, 3) о философе-платонике Полемоне, который везде прятал монету в три обола, чтобы в любой момент иметь доступ к сладострастным утехам, считает, что стандартная плата проститутке в борделе была именно три обола (Loomis 1998: 173).
При этом, вероятно, цена варьировалась в зависимости от конкретной сексуальной услуги и, в частности, от позы, о чем пишет историк Константинас Каппарис со ссылкой на комедиографа Платона (fr. 204): так, позиция «женщина сверху с запрокинутой назад головой» стоила одну драхму (шесть оболов), мужчина сверху — три обола, doggy-style — три обола и т. д. (Kapparis: 2018: 308).
Проститутки, работающие в основном на улицах и занимающиеся фрилансом, иногда носили специальные сандалии, на подошве которых была надпись «следуй за мной», оставлявшая след на земле и дающая понять идущим сзади мужчинам, какой род деятельность практикует таинственная незнакомка (Лихт 2003: 273). Услуги таких девушек обычно осуществлялись в уже упоминавшихся частных домиках или комнатах со скромным интерьером, и посетитель, помимо положенной платы в одну драхму (шесть оболов) или чуть больше, оставлял обычно еще какой-то недорогой подарок, а иногда и дорогой (украшения, одежду, парфюмерию), если между ними существовала глубокая привязанность. Можно предположить, что этот подарок был неотчуждаемой собственностью девушки — наподобие чаевых, которые мы оставляем официанту, — в отличие от денежного заработка, большая часть которого доставалась хозяину-рабовладельцу, поскольку де-юре рабовладелец был также владельцем и собственности, принадлежащей его рабыне/рабу (Cohen 2015: 172). Однако раб мог заключить с хозяином договор об уплате апофоры (ἀποφορά), или оброка, — фиксированной суммы, которую он выплачивал хозяину, живя при этом в своем доме и на свои средства и оставляя себе весь доход свыше оговоренной суммы, и такая практика была очень популярна в Афинах.
В заключение хотелось бы отметить, что первый визит в бордель к проститутке был не только важным событием в жизни любого юноши, но и вообще, так сказать, делом общесемейным, за которое отвечал отец, который лично приводил сына в бордель и оплачивал услуги девиц (Burnett 2012: 181–182).
К такому выводу мы можем прийти, если проинтерпретируем некоторые сюжеты афинской керамики, как, например, сцену, изображенную на краснофигурной афинской гидрии первой половины V века до н. э., находящейся в коллекции музея Тампы.
Краснофигурная гидрия работы так называемого вазописца ХарроуАлабастрон, висящий на стене
Стригиль и арибалл
Здесь мы видим сидящую на табурете (δίφρος) женщину с зеркалом в руках и флакон с благовониями (алабастрон), висящий на стене слева от нее, — типичные символы проститутки, да и вообще женской сексуальности. В покои женщины входит мальчик, вероятно сын женщины (Porter 2020: 2), школьного возраста (παῖς), о чем говорит отсутствие растительности на лице, и сообщает, что пришли посетители. Собственно, это и есть его работа — искать посетителей. Справа от покоев, за колонной и порогом, ожидает бородатый мужчина, вероятно отец, который держит что-то в мешочке/кошельке (βαλάντιον) — скорее всего, плату, а за ним стоит другой безбородый молодой человек, вероятно сын, по возрасту эфеб (18 лет) либо немного моложе, о чем говорят его более развитые, чем у мальчика, телесные параметры и атлетические девайсы — стригиль (скребок для очистки кожи) и арибалл (флакон для благовоний), которые являются неотъемлемыми атрибутами атлетов. Четкое визуальное разделение — при помощи изображения колонны, символизирующей порог, — пространства на внутреннее и внешнее может говорить о том, что перед нами классическая сцена посещения публичного дома, и если даже эта женщина сама не является проституткой, то она вполне может исполнять функцию «мадам», к которой обращаются, чтобы выбрать понравившуюся девушку. Не исключено, что этот первый юношеский сексуальный опыт с проституткой, символизирующий вхождение во взрослую жизнь, был как-то связан с оргиастическим культом и мифологией Адониса, возлюбленного Афродиты, и приурочивался к очень популярному, хоть и неофициальному, уже упоминавшемуся выше ежегодному женскому празднику Адония (Burnett 2012: 189).
Таковы общие сведения, которые желательно знать для того, чтобы составить себе общее представление об одной из древнейших мировых профессий. Желающие могут самостоятельно углубиться в эту интересную тему, воспользовавшись гиперссылками внутри текста, мы же в следующий раз поговорим о жизни гетер — женщин, за ум и обаяние которых знаменитые и богатые греки готовы были платить огромные суммы.
Здесь мы видим сидящую на табурете (δίφρος) женщину с зеркалом в руках и флакон с благовониями (алабастрон), висящий на стене слева от нее, — типичные символы проститутки, да и вообще женской сексуальности. В покои женщины входит мальчик, вероятно сын женщины (Porter 2020: 2), школьного возраста (παῖς), о чем говорит отсутствие растительности на лице, и сообщает, что пришли посетители. Собственно, это и есть его работа — искать посетителей. Справа от покоев, за колонной и порогом, ожидает бородатый мужчина, вероятно отец, который держит что-то в мешочке/кошельке (βαλάντιον) — скорее всего, плату, а за ним стоит другой безбородый молодой человек, вероятно сын, по возрасту эфеб (18 лет) либо немного моложе, о чем говорят его более развитые, чем у мальчика, телесные параметры и атлетические девайсы — стригиль (скребок для очистки кожи) и арибалл (флакон для благовоний), которые являются неотъемлемыми атрибутами атлетов. Четкое визуальное разделение — при помощи изображения колонны, символизирующей порог, — пространства на внутреннее и внешнее может говорить о том, что перед нами классическая сцена посещения публичного дома, и если даже эта женщина сама не является проституткой, то она вполне может исполнять функцию «мадам», к которой обращаются, чтобы выбрать понравившуюся девушку. Не исключено, что этот первый юношеский сексуальный опыт с проституткой, символизирующий вхождение во взрослую жизнь, был как-то связан с оргиастическим культом и мифологией Адониса, возлюбленного Афродиты, и приурочивался к очень популярному, хоть и неофициальному, уже упоминавшемуся выше ежегодному женскому празднику Адония (Burnett 2012: 189).
Таковы общие сведения, которые желательно знать для того, чтобы составить себе общее представление об одной из древнейших мировых профессий. Желающие могут самостоятельно углубиться в эту интересную тему, воспользовавшись гиперссылками внутри текста, мы же в следующий раз поговорим о жизни гетер — женщин, за ум и обаяние которых знаменитые и богатые греки готовы были платить огромные суммы.