Войны не хотели, к отпору были не готовы?
Вернёмся в начало войны. Курт фон Типпельскирх, автор «Истории Второй мировой войны», занимавший видный пост в германском генштабе накануне Восточной кампании, был уверен, что советское руководство предпринимало неотложные меры по защите страны:
«Советский Союз приготовился к вооруженному конфликту, насколько было в его силах».
Но наших доморощенных «катастрофистов» никакими фактами и оценками не проймёшь. На крайний случай у них в запасе есть незатейливый ход: «Ну, да, что-то делали, но значит недостаточно, раз немцы на пятый день взяли Минск». Спорить с этой публикой бесполезно, сегодня хочется сказать о другом. А есть ли смысл в самой дискуссии о «готовности/неготовности СССР к войне»? И что кроется за этой самой пресловутой «готовностью»?
Для начала зададимся следующим вопросом № 5. Способно ли в принципе государство выиграть войну, к которой оно не готово?
При здравом рассуждении ответ очевиден: в реалиях новейшего времени, разумеется, нет. Тотальный характер противостояния и динамизм военных действий проверяют на прочность все составные части государственного механизма. И, если в критической ситуации системы жизнеобеспечения продемонстрировали способность к саморазвитию, то значит – для этого в них был заложен соответствующий потенциал, состояние которого и определяет эту самую готовность к войне.
Ярчайший тому пример – эвакуация производственных мощностей, их развертывание на востоке страны и перепрофилирование на нужды обороны. Никакие угрозы репрессий или порывы энтузиазма не способны были обеспечить столь поразительные результаты: за первые четыре месяца войны удалось вывезти из-под удара агрессора 18 млн человек и 2,5 тысячи предприятий.
И не просто вывезти.
Но и обустроить, трудоустроить массу людей, запустить производственный процесс на эвакуированных заводах, да ещё и освоить выпуск новой техники. Страна, обладающая подобным организационным, кадровым, транспортным, промышленным ресурсом и способная столь эффективно его использовать, показала высочайшую степень подготовки к войне.
Так что если есть резон рассуждать о степени готовности, то только применительно к началу войны, что само по себе означает существенную локализацию проблемы.
Но здесь возникает еще один вопрос – № 6. А к началу какой войны была готова Россия или СССР? К Финской? Первой мировой? Японской? Крымской? Отечественной 1812 года? Северной?
Думаю, что читатель согласится – во всех этих случаях говорить о полной готовности было бы, по крайней мере, преувеличением. Возможно, исключение составляют русско-турецкие войны. Но в этих случаях ТВД располагался на окраинах империи, и к тому же самые блистательные победы приходятся на вторую половину XVIII века, когда русская армия была сильнейшей в мире.
Особенно показателен пример Первой мировой, начинавшейся в ситуации, казалось бы, прямо противоположной обстоятельствам немецкого вторжения 1941 года. Во-первых, никакой внезапности и стремительности. 28 июня 1914 года в Сараево сербские националисты убили эрцгерцога Фердинанда, Германия объявила войну России спустя месяц с лишним – 1 августа, а активные боевые действия начались ещё спустя пару недель.
Никто в предвоенные годы русскому народу не промывал мозги по поводу «войны малой кровью и на чужой территории», хотя началась она как раз на чужой территории, а именно – в Восточной Пруссии.
Никто в русской армии не проводил кадровых чисток и «кровавых расправ» над начсоставом. Весь генералитет, офицерский корпус, все милые нашим сердцам поручики Голицыны и корнеты Оболенские имелись в наличии. Более того, у командования вооруженными силами империи было время, чтобы учесть уроки Русско-японской войны 1904 года, что по мере возможностей и ресурсов и делалось. И, возможно, самое главное: императорской России не пришлось три года ждать открытия Второго фронта: Германии и Австро-Венгрии сразу пришлось воевать на западе и востоке.
Однако при значительно более благоприятных условиях русской армии не удалось достичь положительных для себя результатов: за три года она не провела ни одной крупной наступательной операции против немцев – подчеркиваю, именно против германской армии. Если Красная армия, спустя три года после начала Великой Отечественной отвоевала большую часть потерянной территории и приступила к освобождению Белоруссии и Прибалтики, то русская армия с августа 1914-го по август 1917-го только отступала вглубь страны. Причём, если сопоставлять темпы этого отступления с микроскопическими изменениями линии фронта на европейском ТВД, его вполне можно было бы назвать стремительным.
Быть может, дело в том, что беспощадные сталинские маршалы выстилали дорогу к победе трупами, не задумываясь, жертвовали тысячами солдатских жизней? А благородные царские генералы-гуманисты ими всемерно дорожили? Они, может, и дорожили, и даже жалели, только вот в «империалистическую» на каждого убитого немца в среднем приходилось семь погибших русских солдат. А в некоторых сражениях соотношение потерь доходило и до 1 к 15.
Агрессор начинает и выигрывает
Зададим вопрос № 7. Но, быть может, это русские такие недотёпы, вечно не готовые к войне? Тогда кто же был готов ко Второй мировой?
Возможно, Англия, солдаты которой бежали на рыбацких шхунах из Дюнкерка и отступали под ударами Роммеля в Северной Африке? Очевидец начала войны командир эскадрильи королевских ВВС Гай Пенроуз Гибсон в своих дневниковых записях был категоричен:
«Англия была не готова к войне, в этом никто не сомневался».
И далее:
«Состояние армии было просто ужасным – почти нет танков, современного вооружения, нет подготовленного личного состава…»
Удручающее впечатление произвело на Гибсона положение дел у французских союзников.
«Похоже, что французское правительство не меньше нашего приложило руку к развалу обороноспособности своей страны».
Пессимистические выводы Гибсона подтвердил ход немецкого вторжения во Францию в мае 1940 года, когда за 40 дней одну из крупнейших армий мира (110 дивизий, 2560 танков, 10 тысяч орудий и около 1400 самолетов плюс пять дивизий английского экспедиционного корпуса) гитлеровский вермахт разорвал, как Тузик грелку.
А как насчёт дяди Сэма?
Может быть, американцы стали исключением и принялись колошматить противника, тем более, что поначалу им не надо бы иметь дело с немцами? США приступили к подготовке к войне только после вторжения Третьего рейха во Францию, но начали довольно резво.
С июня 1940 года по апрель 1941 года американцы построили или расширили более 1600 военных предприятий. В сентябре 1940-го был принят закон о выборочной воинской повинности и военной подготовке. Но все эти энергичные приготовления не предотвратили катастрофы, которая постигла флот США утром 7 декабря 1941 года на гавайской базе Пёрл-Харбор.
Случайность? Досадный эпизод?
Отнюдь – первые месяцы войны американцы терпели одно поражение за другим. К апрелю 1942 года японцы разгромили янки на Филиппинах, и только в июне 1942 года после битвы при атолле Мидуэй наступил перелом на Тихоокеанском ТВД. То есть, как и у Советского Союза, путь США от провального начала боевых действий до первой крупной победы занял полгода. Но мы не видим, чтобы американцы уличали президента Рузвельта в неспособности подготовить страну к войне.
Резюмируем: все соперники Германии и Японии начинали свои кампании с сокрушительных поражений, и только географический фактор предопределил разницу в последствиях. Немцы оккупировали Францию за 39 дней, Польшу – за 27 дней, Норвегию – за 23 дня, Грецию – за 21 день, Югославию – за 12 дней, Данию – за 24 часа.
Вооруженные силы стран, имевших общие сухопутные границы с агрессором, были разгромлены, и только Советский Союз продолжал сопротивление. Для Англии и США возможность отсидеться за водными преградами способствовала тому, что первые чувствительные поражения не привели к катастрофическим результатам и дали возможность заняться развитием оборонного потенциала – в случае с Соединенными Штатами почти в идеальных условиях.
Ход Второй мировой войны свидетельствует: на начальном этапе войны агрессор получает решительное преимущество над противником и вынуждает жертву агрессии приложить значительные силы, чтобы переломить ход борьбы. Если эти силы имелись.
Ещё один небезынтересный вопрос – № 8. А были ли готовы к войне с СССР немцы?
Не к успешному старту, а к тому, чтобы довести её до победного конца? Например, можно ли говорить о подобной готовности, если, планируя кампанию на Востоке, в Берлине исходили из искажённых, а подчас фантастических представлений о военном и экономическом потенциале Советского Союза? Как отмечает немецкий историк Клаус Рейнгардт, у германского командования почти полностью отсутствовали данные о подготовке резервов, подвозе подкреплений и снабжении войск в глубоком тылу противника, о новом строительстве и промышленном производстве СССР.
Неудивительно, что первые же недели войны преподнесли политикам и военачальникам Третьего рейха массу неприятных сюрпризов. 21 июля Гитлер признался: если бы его заранее проинформировали о том, что русские произвели такое большое количество вооружений, то он не поверил бы и решил, что это дезинформация. 4 августа фюрер снова недоумевает: знай он, что сведения о производстве Советами танков, которые ему докладывал Гудериан, соответствуют действительности, то принять решение о нападении на СССР ему было бы значительно труднее.
Тогда же в августе 41-го Геббельс делает поразительное признание:
«Мы серьёзно недооценили советскую боеспособность, и, главным образом, вооружение советской армии. Мы даже приблизительно не имели представления о том, что имели большевики в своем распоряжении».
Даже приблизительно!
Итак, немцы целенаправленно и тщательно готовились к нападению на СССР, но … так толком и не подготовились. Полагаю, что в Кремле не ожидали, что германское руководство допустит непостижимые просчёты в оценке перспектив войны против СССР, и это в определённой степени дезориентировало Москву. Ошибся Гитлер, а Сталин эту ошибку не мог просчитать.
Как заметил американский историк Гарольд Дойч,
«тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применены к Гитлеру, который действовал по своей собственной, необычной и зачастую извращённой логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла».
Сталин просто физически был не готов воспроизвести параноидальный ход мысли фюрера. Советское руководство, очевидно, испытывало когнитивный диссонанс, порождённый несовместимостью между очевидными признаками подготовки Германии к войне против СССР и заведомой бессмысленностью такой войны для немцев. Отсюда безуспешные попытки найти рациональное объяснение такой ситуации, и зондирующие демарши вроде ноты ТАСС от 14 июня. Впрочем, как мы уже показали, все это не мешало Кремлю вести полномасштабную подготовку к войне.
Формула Сунь-цзы – «говорим Россия, подразумеваем Англия»
Вопрос № 9. Есть ли основания расценивать события начала войны для Советского Союза как катастрофу?
Казалось бы, ответ лежит на поверхности. Разве потеря за короткий срок огромной территории с соответствующим населением и экономическим потенциалом не является очевидным признаком такой катастрофы? Но давайте вспомним, что кайзеровская Германия потерпела поражение в Первой мировой, ни отдав ни пяди своей земли; более того, немцы капитулировали, когда воевали на территории противника. То же самое можно сказать про империю Габсбургов, с поправкой, что Австро-Венгрия в результате боевых действий потеряла лишь небольшой район юго-восточнее Львова. Выходит, контроль над чужой территорией вовсе не залог победы в войне.
Но полный разгром множества частей, соединений и целых фронтов – разве это не доказательство катастрофы! Довод весомый, но совсем не «железобетонный», как это кому-то может показаться. К сожалению, источники приводят сильно отличающиеся данные о потерях противоборствующих сторон. Однако при любой методике подсчётов боевые потери Красной армии (убитыми и ранеными) летом-осенью 41-го оказываются минимальными в сравнении с другими периодами войны.
В то же время максимального значения достигает число советских военнопленных. По данным германского генштаба, в период с 22 июня по 1 декабря 1941 года на Восточном фронте было захвачено свыше 3,8 млн красноармейцев – поражающая воображение цифра, хотя, вероятнее всего, сильно завышенная.
Но и это обстоятельство нельзя оценивать однозначно. Во-первых, лучше быть пленным, чем убитым. Многим удалось бежать и вновь взять в руки оружие. С другой стороны, колоссальное число пленных для экономики Третьего рейха оказалось скорее обузой, чем подспорьем. Ресурсы, затраченные на содержание – пусть даже в нечеловеческих условиях – сотен тысяч здоровых мужчин, сложно было компенсировать результатами малоэффективного рабского труда, сопряжённого со случаями вредительства и саботажа.
Но теперь уже читатель вправе задать автору свой вопрос № 10. А что же тогда является решающим залогом победы в войне?
Здесь мы сошлёмся на авторитет выдающегося древнекитайского военного теоретика Сунь-цзы. Автор знаменитого трактата о военной стратегии «Искусство войны» считал, что
«самая лучшая война – разбить замыслы противника; на следующем месте – разбить его союзы; на следующем месте – разбить его войска».
Итак, собственно разгром сил противника – далеко не самое важное условие победы в войне, скорее, закономерное следствие других достижений. Посмотрим на события начала Великой Отечественной под этим углом зрения.
31 июля 1940 года Гитлер сформулировал цели и задачи войны против СССР следующим образом:
«Мы не будем нападать на Англию, а разобьём те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению… Надежда Англии – Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии».
Как заключает немецкий историк Ганс-Адольф Якобсен,
«отнюдь не «жизненное пространство на Востоке»… служило главным активизирующим моментом; нет, главным импульсом являлась наполеоновская идея разбить Англию, разгромив Россию».
Для достижения поставленных целей кампанию требовалось провести в максимально сжатые сроки. «Блицриг» – не желаемый результат, но вынужденное решение; единственно возможный для Германии путь к победе над Советским Союзом и в целом к достижению мирового господства.
«Операция имеет смысл только в том случае, если мы разобьём это государство одним ударом»,
– утверждал Гитлер и был совершенно прав.
Но именно этот план и был похоронен Красной армией. Она отступала, но не рассыпалась, как французы или поляки, сопротивление возрастало, и уже 20 июля в ходе Смоленского сражения вермахт был вынужден перейти к обороне. Пусть временно и на ограниченном участке, но вынужден.
Многочисленные «котлы», в которые попадали советские части вследствие стремительных охватывающих маневров вермахта, становясь очагами ожесточенного сопротивления, отвлекали на себя значительные силы противника. Так они превращались в своеобразные «черные дыры», пожиравшие самые ценный и необходимый для успеха Гитлера ресурс – время. Как бы это ни цинично звучало, но Красная армия, отчаянно обороняясь, растрачивая восполняемые ресурсы в виде личного состава и вооружений, отнимала у противника то, что он не мог получить или восстановить ни при каких обстоятельствах.
В верхушке рейха вряд ли существовали сомнения на сей счёт. 29 ноября 41-го министр вооружений Фриц Тодт заявил фюреру:
«В военном и военно-политическом отношении война проиграна».
А ведь час «икс» для Берлина еще не наступил. Спустя неделю после заявления Тодта советские войска перешли в контрнаступление под Москвой. Минула ещё неделя, и Германии пришлось объявить войну Соединенным Штатам. То есть гитлеровский замысел войны – разгромить Советы, нейтрализовать тем самым США и развязать руки Японии, чтобы, в конечном счете, сломить сопротивление Англии – рухнул окончательно.
Получается, что Советский Союз уже к концу 1941 года выполнил два из трёх заветов Сунь-цзы, сделал два важнейших шага к победе: разбил замысел противника и, если не разбил его союзы, то серьёзно снизил их эффективность, что, в частности, выразилось в отказе Японии от нападения на СССР. Более того, Советский Союз получил стратегических союзников в лице Англии и США.
Синдром Ивана Синцова
Вопрос № 11. Почему же начало Великой Отечественной так прочно укоренилось в национальном самосознании в качестве величайшей национальной катастрофы?
В первую очередь это результат неизбежной реакции на эти события их современников – последствия того глубочайшего психологического шока, который испытали советские люди после сокрушительных поражений Красной армии и её стремительного отступления вглубь страны.
Вот как описывает Константин Симонов состояние главного героя романа «Живые и мертвые» в июне 41-го:
«Никогда потом Синцов не испытывал такого изнурительного страха: что же будет дальше? Если всё так началось, что же произойдет со всем, что он любит, среди чего рос, ради чего жил, со страной, с народом, с армией, которую он привык считать непобедимой, с коммунизмом, который поклялись истребить эти фашисты, на седьмой день войны оказавшиеся между Минском и Борисовым? Он не был трусом, но, как и миллионы людей, не был готов к тому, что произошло».
Душевное смятение, горечь потерь и неудач, запечатлённые очевидцами тех грозных событий в десятках талантливых и ярких произведений литературы и кинематографа, продолжают в значительной мере влиять на представление о Великой Отечественной у современных зрителей и читателей, и по сей день формируя и актуализируя эмоциональный образ «трагедии 41-года» в сознании поколений, не заставших войну.
Это естественное состояние страха и растерянности советского человека перед лицом величайшей угрозы стали сознательно эксплуатировать в хрущёвские времена в качестве иллюстраций, служащих политическим целям развенчания культа личности. Отдельные люди, армия, народ представали жертвами трагических обстоятельств, за которыми при подсказке официальной пропаганды угадывались если не преступления Сталина, то его роковые ошибки. Именно неверные действия или преступное бездействие вождя представали причиной серьёзного испытания на прочность идеалов, уверенности в могуществе своей страны.
С уходом Хрущёва актуальность подобного подхода поблекла. Но к тому времени тема «катастрофы 41-го» превратилась в некую доблесть для фрондирующих либералов, которой они пытались всячески бравировать, воспринимая как редкую возможность продемонстрировать свой антисталинизм. То, что прежде было искренним и ярким художественным высказыванием нескольких крупных литераторов и кинорежиссеров, становилось уделом всё возрастающего числа ремесленников. А уж со времен перестройки посыпание голов пеплом и раздирание одежд при каждом упоминании о начале войны превратилось в ритуал для антисоветчиков и русофобов всех мастей.
Вместо эпилога
Мы уже отмечали, что блицкриг был единственным вариантом, при котором Третий рейх мог одержать верх во Второй мировой войне. Давно уже признано, что в 1941 году Красная армия сорвала блицкриг. Но почему тогда не довести эту мысль до логического завершения и не признать, что именно в 1941 году Красная армия со всеми неудачами и характерными для нее изъянами предопределила исход войны?
А можно – и нужно – выразиться конкретнее: именно в 1941 году Советский Союз нанёс поражение Германии.
Но признанию этого факта препятствуют обстоятельства, которые лежат в области психологии. Очень непросто «уложить» в сознании данный вывод, зная, что война продолжалась три с половиной года и какие жертвы предстояло принести нашей армии и народу, прежде чем в Потсдаме был подписан Акт о безоговорочной капитуляции.
Наконец, последний на сегодня вопрос – № 12. Почему же, несмотря на очевидный исход, война продолжалась так долго и потребовала такого неимоверного напряжения сил?
Главная причина – непоколебимая позиция нацистского вождя. Гитлер верил в свою счастливую звезду, а на случай поражения у фюрера имелось следующее объяснение-оправдание: если германский народ проиграет войну, он не достоин своего высокого призвания. Немецкий историк Берндт Бонвеч указывает:
«Выиграть эту войну Германия не могла никак. Была лишь возможность договорённости на определенных условиях. Но Гитлер был Гитлером, и под конец войны он вёл себя всё более безумно…»
Что могли предпринять немцы после провала плана «Барбаросса»?
Перевести экономику страны на военные рельсы. С этой задачей они справились. И всё равно по объективным условиям военно-промышленный потенциал Третьего рейха и покорённых им стран значительно уступал возможностям союзников.
Немцы также могли дождаться грубой ошибки противника. И весной 42-го они получили такую возможность после провальной Харьковской операции и разгрома Крымского фронта, чем Гитлер воспользовался максимально эффективно, вновь захватив стратегическую инициативу. Больше таких фатальных просчётов военно-политическое руководство СССР не допускало. Но и этого хватило, чтобы Красная армия вновь оказалась в тяжелейшем положении. Тяжелейшем, но не безнадёжном.
Германии оставалось ещё рассчитывать на чудо, и не только метафизическое, а и на вполне рукотворного характера: например, на заключение сепаратного мира или на создание «оружия возмездия».
Однако чудес не произошло.
Что касается вопроса о продолжительности войны, то ключевым фактором здесь стала затяжка с открытием Второго фронта. Несмотря на вступление в войну США и решимость Англии продолжать борьбу, до высадки союзников в Нормандии в июне 44-го Гитлер во главе с континентальной Европой, по сути дела, продолжал воевать против одного главного соперника в лице СССР, что в известной мере компенсировало последствия провала блицкрига и позволяло Третьему рейху с прежней интенсивностью вести кампанию на Востоке.
Что же касается широкомасштабных бомбардировок союзной авиацией территории рейха, то они не нанесли сколь-нибудь заметного ущерба германскому ВПК, о чём писал американский экономист Джон Гелбрейт, который во время войны руководил группой аналитиков, работавших на ВВС США.
Неизменная стойкость русского солдата, политический гений Сталина, растущее мастерство военачальников, трудовой подвиг тыла, талант инженеров и конструкторов неумолимо вели к тому, что чаша весов склонялась на сторону Красной армии.
И без открытия Второго фронта Советский Союз побеждал Германию.
Только в этом случае окончание войны пришлось бы не на май 45-го, а на более позднюю дату.
- Автор:
- Максим Зарезин