Генсек и фотограф

Почти сорок лет назад закончилась эпоха застоя. За это время отношение общества и к брежневской эпохе, и к персоне, ее олицетворявшей, сменилось неоднократно — от высмеивания до ностальгии и обратно. А между тем людей, досконально знавших ту эпоху изнутри, осталось совсем немного. Ну а тех, кто лично общался с Брежневым, и того меньше. О том, каким он был на самом деле, «дорогой Леонид Ильич», рассказал личный фотограф генсека Владимир Мусаэльян…

Известный советский фотожурналист Владимир Гургенович Мусаэльян долгие годы работал ведущим фотокорреспондентом ТАСС, снимая государственных деятелей нескольких эпох, высших лиц страны, начиная с Н.С.Хрущёва. Почти четырнадцать лет ему довелось быть личным фотографом самого Л.И.Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС.

Владимир Мусаэльян и Леонид Брежнев

Владимир Мусаэльян – интересный рассказчик, и ему есть о чём поведать людям. О своей работе с Л.И.Брежневым он вспоминает очень тепло. Фотографу приходилось постоянно находиться рядом с ним и подчинять свою жизнь ритму жизни Генерального секретаря, не зная ни отпусков, ни выходных. Благодаря этому мы можем видеть Брежнева не только в деловой, но и в неформальной обстановке - во время отдыха, в семье. В прессе эти фотографии появились в конце семидесятых.

Мусаэльян личным фотографом Л.И.Брежнева стал случайно, во время его визита в Среднюю Азию. Командировка заняла целый месяц, и генсек хорошо запомнил тридцатилетнего репортёра фотохроники ТАСС. Это был расцвет карьеры Мусаэльяна. Он получает высшие награды на престижных конкурсах и выставках: Большую Золотую Звезду в Болгарии за снимок «Встречи на Малой Земле»; Гран-при и Золотую медаль на московской выставке Пресс-фото; титул «Золотой глаз» на World Press Photo, сравнимый по значимости с кинематографическим «Оскаром», за фотографию «Встреча в Кремле Л.И.Брежнева с Луисом Корваланом». Широко растиражирован знаменитый снимок Мусаэльяна, на котором Брежнев целуется с Хоннекером: в Германии он стал сувениром и помещён на значки, чашки, магнитики и майки.

— Владимир Гургенович, для вас смерть генсека была неожиданностью?

— Полнейшей. 7 ноября были парад и демонстрация, а вечером прием в Кремле. Леонид Ильич выглядел хорошо. После уехал в Завидово (госрезиденция в нынешней Тверской области) в прекрасном расположении духа. Шутил, смеялся, хорошо поохотился. Я ведь был с ним и могу утверждать: он тогда решился на что-то важное, это его раскрепостило, как человека, сбросившего тяжелую ношу. 9 ноября мы вернулись в Москву. Он поехал на работу, встретился с Андроповым, был бодр и вечером пошел спать в отменном состоянии духа. Утром 10 ноября он умер. А ведь через неделю должен был состояться пленум ЦК КПСС, на котором он назвал бы преемника — Владимира Щербицкого.

— Откуда знаете?

— Я оказался невольным свидетелем разговора Леонида Ильича с секретарем ЦК Иваном Капитоновым, занимавшимся кадровыми вопросами. «Видишь это кресло? — спросил Брежнев, указывая на свое место. — Его займет Владимир Васильевич Щербицкий (член Политбюро, первый секретарь ЦК компартии Украины). Так что кадры подбирай соответственно». Это было 4 ноября — менее чем за неделю до смерти Брежнева. А перед этим он снял с КГБ Андропова и поставил на это место главу украинского КГБ Федорчука, хотя Андропов и просил за Чебрикова. Брежнев явно готовил перемены под Щербицкого, расставляя близких ему людей. Почему Щербицкий? Он был относительно молод и здоров, Брежнев ему доверял. А вот о серьезной болезни Андропова и Черненко знал…

Владимир Васильевич Щербицкий, Первый Секретарь ЦК КП УССР

— Так ведь он и сам не мог похвастаться богатырским здоровьем…

— На одной из последних его фотографий августа 1982 года я написал: «Как же власть изнашивает человека! Больно смотреть». Но Брежнев и тогда не был неадекватен, как это потом пытались представить. Да, он уставал: все реже ходил на приемы, старался не работать до полуночи, уезжал в Завидово в четверг после Политбюро, а не в пятницу. Энергии стало меньше — все же 75 лет. Что у него точно было, так это бессонница. Он принимал снотворное, и много. Верил в него, поэтому врачи это использовали и подсовывали плацебо — «пустышки».

Но меня поражает, как потом люди из его окружения — тот же переводчик Виктор Суходрев — говорили, что он был недееспособен. Я так и сказал: «Виктор, не выдумывай! Ты был переводчиком и никогда бы не рискнул домысливать за руководителя страны». Да, власть изнашивает. Недаром американцы закрепили за высшим постом только два срока. Ведь мало того, что с утра до ночи «на дежурстве» по стране, так еще и ночью, и на прогулке — все те же мысли… Я видел, как, гуляя в Завидове, Брежнев мыслями был на работе.

Любимое место отдыха заядлого охотника — Завидово.

— Когда он стал сдавать?

— Я заметил такие признаки где-то в 1975-м: он тогда из Хельсинки вернулся никакой. Через год уже в семье об этом заговорили вслух. Виктория Петровна, жена, пыталась повлиять: «Леня, посмотри на себя! Ты же устал». А он: «Товарищи мне доверяют, они не хотят, чтобы я уходил». Не хотели? Конечно! Помню, как на его день рождения собралось высшее руководство. Суслов, второй человек в партии, зачитал текст поздравления и указ о награждении Леонида Ильича орденом Ленина и очередной Золотой звездой Героя Советского Союза.

«Ну раз вы так решили, мне приятно принять эту награду», — отреагировал Брежнев. И вдруг заговорил, что устал и не пора ли ему покинуть пост генсека. Я не поверил ушам. В ответ — гробовое молчание. Потом нестройный хор: «Вы — наше знамя! Как же мы без вас? Вы отдыхайте, дорогой Леонид Ильич, а мы будем работать с удвоенной энергией». Он им: «Хорошо, сделайте меня почетным председателем партии, как в США». Но они наотрез — нет! Я было подумал, что это сталинский синдром: Иосиф Виссарионович проверял окружение, сообщая, что готов «уйти», — те, кто соглашался с вождем всех народов, сами отправлялись на покой, и быстро. Но с Брежневым было по-другому. Все закончилось тем, что Политбюро согласилось лишь ограничить его рабочий день.

Если бы Брежнев ушел в 70 лет, остался бы в памяти людей совсем другим человеком. Но не ушел. Дело не только в товарищах — сам не смог. Власть — она ж такая сладость! Достаточно посмотреть на Путина и Медведева. Ведь видно: им нравится…

— Усталость — одно, но говорят, что Брежнев уже не все контролировал?

— Правильно говорят, но это не показатель болезни. Брежнев не любил менять людей, а посему подбирал их тщательно, хотя потом все равно их контролировал. Но рано или поздно у любого правителя приходит это чувство, когда он уверен, что абсолютно все уже под контролем. И вот тут свита начинает играть правителя. У Леонида Ильича появилось доверие к некоторым людям, и он перестал перепроверять, что они ему подсовывали. Эти же люди потом потоптались на его имени. По мне, так нет ничего гаже этого холуйского топтания на уже умершем властелине в отместку за собственное былое восхищение и почитание.

— Быстро отмежевались от наследия вождя?

— При Андропове и Черненко память Брежнева не трогали: случаи с Щелоковым и Чурбановым не в счет. Все началось с приходом Горбачева. Взялись всерьез: мемориальную доску с дома на Кутузовском сняли. Я Егора Лигачева потом спрашивал: кто такой Андропов по сравнению с Брежневым? Почему же проспект Андропова есть, а тут даже доску сняли? Он мне: «Я не хотел». Что значит не хотел? Это было решение Политбюро. Долгие годы пришлось потом добиваться ее возвращения, и вроде как оно должно вот-вот состояться.

Похороны генсека. Фото: В. Мастюков.

— Кто более других ратовал за то, чтобы, как говорится, предать анафеме?

— Раиса Максимовна сыграла огромную роль. Железная леди. Поначалу чета Горбачевых стремилась максимально вобрать то, что осталось от брежневской эпохи: дачу в Заречье, хотя она была решением Политбюро оставлена за Викторией Петровной до ее смерти. А зачем им еще и Завидово? Не охотники же! Приехали разок, побродили и больше носа не казали. Адъютанта Брежнева Владимира Медведева сделали начальником личной охраны, личного фотографа, то есть меня, тоже в обойму… Раиса Максимовна явно стремилась окружать себя людьми, некогда близкими к Брежневу. Но потом начала всех выживать.

— В чем, по-вашему, причины той антибрежневской кампании?

— Надо было объяснить, почему в магазинах нет колбасы. Получалось, что Горбачев в брежневские годы был вне системы. А Андропов с Черненко на роль козлов отпущения не подходили — слишком мало царствовали. К тому же это Андропов вывел Горбачева наверх: Брежнев его брать не хотел. Так был подключен Суслов, и Михаил Сергеевич оказался в центральном аппарате секретарем ЦК по сельскому хозяйству. В общем, выходило, что один Брежнев и виноват. Меня тогда неприятно резануло, что Громыко поддержал Горбачева. Столько лет он работал с Брежневым бок о бок, многим обязан ему, а туда же — предал.

— Брежнев знал, что над ним смеялись на всех советских кухнях?

— Догадывался, но виду не подавал. Удивительно, как политики ведут себя в такой ситуации: на людях — им всегда все равно, от них прямо исходит уверенность в своей правоте. Вот и Леонид Ильич — все гоголем ходил. Умел он вызывать в находившихся рядом чувство, что поблизости — небожитель. И при всем этом людей он чувствовал и видел насквозь. Он из тех правителей, что не говорят, а слушают, задают вопросы, молча курят.

— По-вашему, у него было осознание своего предназначения?

— Хрущев, когда Брежнев был председателем президиума Верховного совета, был для него бесспорным авторитетом. Так, по крайней мере, казалось со стороны, а что там у него внутри было, не знаю. Все они — прошедшие сталинскую школу — умели скрывать и мысли, и чувства. Я был удивлен, когда узнал, что был заговор против Хрущева. Но когда уже Леонид Ильич стал генсеком, у меня ни разу не возникло ощущения, что он не на своем месте.

— Откуда он черпал эту уверенность? «Красивый молдаванин» — и вдруг у кормила власти…

— Он обладал потрясающей интуицией в отношении людей. Врать ему было нельзя. Он ценил честность. Это было, пожалуй, основное в нем — чувство доверия к окружению. Он как бы обволакивал людей непосредственностью, хорошим отношением. Умел располагать, всегда интересовался делами человека как-то по-домашнему, никакого официоза. Но и никакого панибратства. Он даже с егерями, шоферами или мной говорил очень уважительно. Помнил дни рождения. Память у него была отличная — это же своего рода инструмент сильных мира сего.

— Память, чтобы помнить врагов?

— Агрессивности или любой демонстрации недовольства он себе не позволял. Однако быстро убирал с глаз долой человека, сделавшего что-то, на его взгляд, неприятное. Избавлялся, но уважительно. Более того, так умел все обставить, что проштрафившийся не мог отказаться. И никогда не добивал поверженных. Даже с иностранцами он эти фокусы проделывал.

Помню, в ГДР еще был лидером Ульбрихт, а ему уже готовили смену — Хонеккера, но поставить его не решались: Ульбрихт не желал уходить, а политик он был жесткий. Брежнев его уговорил стать пенсионером. Я — свидетель. А Броз Тито? Ведь Хрущев с ним никак не мог справиться. И тут Брежнев поехал в Югославию. В охотхозяйстве собрались в домике на втором этаже. Тито говорил о том, что народ Югославии не верит, что ему предстоит враждовать с СССР, а Брежнев поддержал: мол, народ всегда прав. Тито оторопел. А потом смотрю: они уже почти друзья, Тито ему доверяет. Умел Леонид Ильич найти нужные слова.

Владимир Мусаэльян запечатлел буквально каждый шаг советского лидера. Фото: В. Мусаэльян (ИТАР-ТАСС)

— Американцев он также смог обаять?

— С США сначала были большие проблемы после Карибского кризиса. Отношение и настроение были никудышными с обеих сторон. Первым к Брежневу нагрянул госсекретарь Роджерс. С ним трудно было вести переговоры, хотя Брежнев и пытался. Никсон, зная, каков Роджерс, заменил его на Киссинджера, и сразу все переменилось: Брежнев таскал Киссинджера в Завидово, даже брал его на вышку, хотя тот и не стрелял, но переговоры шли прямо в процессе отстрела кабанов.

Забавно выглядело: Киссинджер без ружья, в охотничьих сапогах, куртке — и на вышке. Отношения потеплели. Начались дипвояжи: Киссинджер — в СССР, Громыко — в США. Никсон же проникся к Брежневу сначала заочно — по рассказам Киссинджера, — а потом и лично. Вместе они ездили в Крым, потом в кэмп-дэвидскую резиденцию и явно получали удовольствие от общения друг с другом.

— Еще кто попал под обаяние генсека?

— Президент Франции Жорж Помпиду. Помню, они встретились в Белоруссии: километрах в двадцати от Минска была резиденция. В день прилета Помпиду выпало много снега. С утра слышу, как Леонид Ильич выговаривает Громыко и послу СССР во Франции Абрасимову: «Что ж это такое! Неужели переговоры мне надо начинать с извинений?»

Оказывается, машина, которая чистила взлетную полосу, врезалась во французский самолет из-за того, что солдат-срочник заснул от усталости за рулем. Хорошо, на борту был журналистский пул, а не Помпиду. Возвращаться им пришлось на нашем Ил-62. А Брежнев бушевал: «Почему работа не была посменной?» Через три дня после возвращения в Москву вызвал адъютанта: «Как самочувствие солдатика?» Оказалось, у того была повреждена рука. Брежнев распорядился после лечения отправить его домой на пару недель.

С Помпиду они быстро нашли общий язык. Взаимные симпатии дошли до того, что во время пребывания Брежнева во Франции советская делегация жила в Версале: Леонид Ильич в Малом Трианоне, мы все — в Большом. По 25 километров носились каждый день от Версаля до Парижа. Помпиду старался сделать все, чтобы очаровать гостя. И второй раз уже принимал его в своей летней резиденции.

В бассейне с канцлером ФРГ Вилли Брандтом.

Хорошие отношения у него были и с канцлером ФРГ Вилли Брандтом. Тут было сложнее, чем с Помпиду: первый визит канцлера был организован в лучших традициях шпионских романов. Андропов по указанию Брежнева заслал в ФРГ двух человек, они встречались с помощником Брандта и уговаривали его на поездку шефа. Нужно было, чтобы в ГДР об этом не знали и не помешали. Все делалось под грифом «Сов.секретно». Брандт поверил и приехал.

Леонид Ильич повез его в Крым, где они разговаривали и даже купались вместе в бассейне. Свита Брандта была возмущена: генсек уговорил канцлера на эту, с их точки зрения, авантюру, да еще и одолжил ему свои плавки. Я снимал, как они плавали…

— Как же они в бассейне-то общались?

— Переводчик бегал по краю.

— Леонид Ильич не знал иностранных языков?

— Ни одного.

— В ГДР о том визите узнали?

— Узнали, но промолчали. А что им оставалось? Потом, правда, нанесли ответный удар: внедрили в окружение Брандта своего шпиона, которого поймали, а Брандту пришлось уйти. Брежнев его уговаривал: мол, все разведки мира так работают и только мешают нам с вами, что ж всем покинуть посты? Но Брандт был принципиальный — ушел. Наследовал ему Шмидт. Помню, приехали мы к нему в резиденцию, а там портреты всех канцлеров, но у Брандта смазано лицо. Оказалось, таким было пожелание самого Брандта: он, мол, «замазался»…

Кстати, когда Брежнев ездил в ФРГ с официальным визитом, то произошел курьезный случай: концерн «Мерседес» решил потрафить Леониду Ильичу как страстному любителю автомашин. Так что в резиденцию канцлера был доставлен шикарный спортивный «Мерседес». Брежнев сел за руль, посадил рядом представителя фирмы — и вниз с горы. В охране переполох, а машины уже и след простыл. Немецкая охрана связалась по рации с постом на выезде. Задержали. Выехать на автобан не дали, Брежнев развернулся в узком пространстве и пробил картер о бордюрный камень, потекло масло. Сколько было потом разговоров!

— С Шмидтом тоже удалось сойтись?

— Сначала он в СССР приехал, потом Брежнев к нему — в его домик в Мюнхене. Я был поражен: у меня на даче шесть соток, а тут канцлер — и у него четыре сотки! К нашему визиту что-то там во дворе насыпали, грязи было! Умел все же Леонид Ильич располагать к себе: отношения сложились не хуже, чем с Брандтом.

Помню, два часа кряду он беседовал с одним ярым немецким антисоветчиком, так после беседы тот побежал провожать генсека, а в глазах — восторг. Единственный, с кем Леониду Ильичу так и не удалось наладить отношения, был Чаушеску. Кстати, в ходе встречи с ним я понял, как же Брежнев разбирается в пиаре: он перед объективом радушно обнимал румынского лидера, а сам за его спиной резал пальцами воздух. Это знак мне: кадр надо было убрать.

С Фиделем Кастро.

Он тонко чувствовал, что делать и когда. Например, после встречи с Никсоном полетел на Кубу — успокаивать Фиделя Кастро. Кстати, подарком Кастро от ЦК КПСС стал катер на подводных крыльях. А самому генсеку, зная его страсть к охоте и вождению, дарили все больше ружья и автомобили. Где-то я читал, что у него скопилось около 50 машин. Я столько, правда, не видел.

— С таким обаянием он должен был пользоваться успехом у дам…

— У него было почтительное отношение к женщине. Никогда я не видел пошлости в его глазах: если любовался дамой, то искренне и никогда не пожирал взглядом. На любовь был способен. Ему потом много связей приписывали, но единственный роман, свидетелем которого я тоже не был, но много слышал, был во время войны. Ее звали Тамара. Он был влюблен сильно, даже к Виктории Петровне ее привозил.

— К жене! Зачем?

— Знакомил. Хотел разводиться. Так уж он был устроен, да и Виктория Петровна все знала и без того. Потом она отозвала Тамару и сказала, что все понимает, но у них двое детей. Тамара уехала, а Леонид Ильич бежал за ней до самого поезда. Было! Он и не скрывал, как она ему дорога.

Брежнев в кругу родных.

— А что Виктория Петровна?

— Это была женщина, которая не мешала ему быть собой. То, что ей говорили о его увлечениях, она и сама многое видела, но переносила спокойно, без истерик. Она мудрая была. Первый раз, когда Леонид Ильич попросил меня сфотографировать семью, был по вескому поводу — правнучка родилась. И он предупредил: «Виктория Петровна наслышана о тебе». Я напрягся: одно дело с ним работать, а другое — семья. От того, как  меня примут, будет зависеть работа. Он же их потом спросит, как я им. В общем, комплексовал, а напрасно: и она, и мама Брежнева Наталья Денисовна — мудрые женщины оказались. Там такая правильная домашняя обстановка была — никакого чванства, холодности.

— Жена в работу не вмешивалась?

— Не вмешивалась, но говорила, как он выглядит со стороны. Особенно в поздние годы. 

— Подкаблучником лидер сверхдержавы не был?

— Никогда. На самом деле, мне так казалось, он даже семейным человеком не был, хотя семью любил. Помню, приезжал в Завидово его сын Юрий, а он ему с порога: «Почему приехал без приглашения?» Но всегда интересовался, кто да как. Он серьезно относился к делам домашних. Ему не нравилось, что дочь ушла от мужа, а есть ребенок… Но дома долго не сидел, уезжал.

— Воспитанием детей толком не занимался?

— Сказал бы больше: Галине он мешал. Не должны родители так вмешиваться в личную жизнь дочери. Хотя первый ее брак ему нравился. Брежнев даже дал зятю Героя Соцтруда. А тот загулял с гимнасткой… Галина мужа любила, страдала. К Чурбанову Леонид Ильич долго приглядывался, но в итоге одобрил.

А с внучкой как поступил? Витуся разошлась с Мишей Филипповым — красивый был парень. Кто из них виноват, не знаю, но Виктория Петровна взяла сторону внучки, а Леонид Ильич — Миши. И в кои-то веки это было оправданно: Миша тогда учился в Академии внешней торговли, так Брежнев позвонил министру торговли Николаю Патоличеву, чтоб не отчисляли — был такой шанс. И все у Миши потом сложилось: сейчас он в Англии работает. А Витуся вышла замуж за Геннадия Варакуту, он тогда жил в Ленинграде. Леонид Ильич опять свое: поезжай к мужу! Она стояла на вокзале, плакала, уезжать от родных из Москвы не хотела. Варакуту Брежнев принял, но позже и с трудом. Зато божественно относился к правнучке — еще одной Гале…

— Что было самыми сильными чертами генсека?

— Меня, как и многих, завораживало его умение объединить и увлечь людей. Его обаяние и способность видеть человека насквозь. Не помню, чтобы кто-то трясся, опасаясь за каждое слово. Я, например, как-то продекламировал ему частушку, популярную после очередного подъема цены на водку: «Водка стоит шесть и восемь, все равно мы пить не бросим, передайте Ильичу: нам и десять по плечу, ну а если будет больше, то мы сделаем, как в Польше…» А в Польше тогда набирала силу «Солидарность», по сути, начинал рушиться социализм. В ответ он глянул на меня из-под бровей: «Ты это там пой!» — и махнул на улицу. Никаких последствий. Если уж он вводил в свой круг, то относился просто.

— Но в Завидово Брежнев не всех брал?

— Он был заядлым охотником и не любил, когда мешают. Это был его мир. Хорошим был охотником. Это вранье, что для него дичь привязывали. Были вышки, возле которых егеря прикармливали кабанов. Компанию на вышке ему, как правило, составляли старший егерь Василий Щербаков и кто-то из дежурных адъютантов. Иногда на вышку он брал и меня.

Стрелял превосходно — с первого выстрела клал зверя. Выбирал, как правило, самого большого секача. Охотился и днем — на лося, оленя, марала, которых в Завидове было предостаточно. Любил и утиную охоту. Летом — примерно в августе — летал в астраханские плавни — стрелять гусей. Частыми гостями у него были Подгорный, Гречко, Черненко, Устинов. После ужина делились впечатлениями и хвалились трофеями. Если было чем. Леонид Ильич мне часто говорил: «Надо есть мясо диких животных, в нем много микроэлементов». Сам любил почки — их ему готовили по особому рецепту.

— Его страсти использовали против него самого?

— Не без этого — живой человек! Его окружение, например, довольно быстро уловило слабость Брежнева к наградам. По вечерам на даче в Заречье начальник охраны Рябенко по его просьбе приносил шкатулку с наградами. Леонид Ильич их долго перебирал, рассматривал. Но в основном все больше военные — каждая напоминала о тех годах, молодости… Кстати, еще одна из нелепиц последних лет: мол, он был неграмотный. Так вот: у него было превосходное техническое образование, он интересовался экономикой, ездил на поля…

— На комбайне катался? В бадминтон играл?

— Не было моды. Зато на равных беседовал с конструкторами. Ведь Никита Сергеевич именно ему доверил надзирать за космосом. И он прекрасно справился. Или, например, на выставке 1972 года предложил двум заводам, выпускавшим комбайны, объединиться — так появился высокопроизводительный комбайн.

И в машинах разбирался. Очень любил за рулем сидеть. Кстати, и тогда водители кляли руководство страны, когда перекрывали Ленинградское шоссе. Но то бывало редко — только когда за рулем сидел сам генсек.

— За эти годы в массовом сознании прочно поселился образ немощного старца с бровями…

— Он сам шутил на тему бровей. Однажды в Крыму вышел «в народ» — попить газировки. Люди к нему, а он: «Как вы меня узнали?» — «По бровям, Леонид Ильич, по бровям». Смеялся.

— Второй бренд эпохи — застой…

— Трудно спорить. Хотя и тут не все так просто: я рассказывал уже, что как такового застоя, если судить по цифрам развития страны, не было. Были серьезные проблемы, например, с продуктами и товарами народного потребления, но их дефицит тоже в изрядной степени был искусственным. Кстати, Брежнев разделил посты генсека и председателя правительства. Он сказал Косыгину: «Ты занимайся экономикой, а я — международными делами». Леонид Ильич — первый, кому удалось разделить посты. Сталин того же хотел, но то ли не успел, то ли не вышло. Жаль, Брежнев не решился перевести предприятия на хозрасчет — такой совет Косыгин дал еще за 20 лет до перестройки.

— И что помешало?

— Так партия бы осталась не у дел! И чем бы она руководила? А он не мыслил себя вне партии. Это же она в эпоху его молодости построила Днепрогэс и «Запорожсталь». Так было в массовом сознании. И на любом предприятии весомее любого экономиста была партячейка. Ошибка? Безусловно!..

На мой взгляд, нам и сейчас президент не нужен — этот пост, как наследие той эпохи. Основа основ государства — экономика, так что и рулить, как в большинстве стран Запада, должен премьер. А у нас по-прежнему — лидер и партия.