4 декабря 1796 года император Павел I утвердил приговор по делу об исчезновении колоссальной суммы из хранилища Государственного заемного банка. Современников поражали и размеры похищенного, и то, с какой беспринципной ловкостью высокопоставленные уроженцы Малороссии выгораживали и уводили от ответственности члена своей группировки — главного директора банка П. В. Завадовского и препятствовали расследованию.
«Когда открылась пропажа казны в банке, то граф Завадовский ночью тайно вывез к себе в дом два сундука, один с серебром, другой с золотом»
«Осыпанной кружевами и бриллиантами»
Всего за день до начала одного из самых скандальных дел в истории российской банковской системы ничто, казалось бы, не предвещало его возникновения. Известный писатель и издатель Н. И. Греч в мемуарах передавал рассказ своего отца, обер-секретаря правительствующего Сената надворного советника И. И. Греча:
«Антон Федорович Шванебах, служивший в артиллерии, был женат на дочери биржевого маклера Шпальдинга. Шванебах был человек приятный, веселый и любимый всеми, жил у тестя своего, которого все считали человеком достаточным и честным. В 1795-м году у Шванебаха крестили сына. Батюшка и матушка были на крестинах, данных очень пышно, они, как и все гости, были обижены дерзким обращением и спесью кассира Заемного банка Кельберга и жены его, осыпанной кружевами и бриллиантами. Кельберг грубил всем и каждому. Батюшка сказал Антону Федоровичу Шванебаху: "Ну, братец, если ты станешь принимать и впредь таких наглецов, то меня не зови". Шванебах извинился тем, что принимает Кельберга из уважения к своему тестю, который имеет с ним дела».
Поведение четы Кельбергов тогда могло показаться странным только людям, не вхожим в великосветские и деловые круги Северной столицы.
Государственный заемный банк был создан по манифесту императрицы Екатерины II от 28 июня 1786 года в ознаменование 25-летия ее царствования. Самодержица решила облегчить материальное положение привилегированного класса — дворянства и дать ему возможность получать деньги на поддержание и развитие хозяйства в поместьях под приемлемые, а не баснословные ростовщические проценты. То же благо императрица решила распространить и на города.
«Учреждаем Мы,— говорилось в манифесте,— в столице Нашей Святого Петра граде новый заем денежный, именуя оный Государственным Заемным Банком. В оный повелели Мы отпустить на раздачу в займы для Нашего дворянства 22 миллиона да для городов Наших 11 миллионов рублей, с размером таковым, дабы дворяне, учинившие из этих денег заем, платили ежегодно по 5 процентов, да по 3 в уплату капитала, а города по 4 процента, да по 3 же в уплату капитала, и первые в течение 20, а вторые в течение 22 лет выплатили таким образом весь заемный капитал».
Но гладко было только на бумаге. Обещанных сумм в полном объеме Заемный банк так и не получил. Мало того, правительство время от времени забирало из банка довольно значительные суммы. Так что для выдачи кредитов использовались капиталы Петербургского дворянского банка, на базе которого сформировали новое финансовое учреждение, а также крупные вклады Академии наук, Московского и Санкт-Петербургского университетов, богатейших монастырей и частных вкладчиков, которым обещали немалые 4,5% годовых, гарантированные государством.
Однако дворян, желающих получить разом крупную сумму под залог нерегулярно и немного приносящих деревень, оказалось очень много.
Уже к середине июля 1787 года Заемный банк выдал ссуд на 25,9 млн руб., и получение кредита в нем превратилось в серьезную проблему, для решения которой требовались связи как при дворе, так и в самом банке. Генерал-аншефу графу А. В. Суворову-Рымникскому, например, пришлось просить саму императрицу исходатайствовать для него в Заемном банке ссуду 250 тыс. руб.
А поскольку кассир банка коллежский асессор А. И. Кельберг был в банке довольно влиятельной фигурой, многие чиновные и сановные лица были вынуждены, как говорилось в те времена, «искать его дружбы». И это убедило его в собственной значимости и значительно испортило его характер.
Не менее известной в светских кругах была и супруга Кельберга — Анна. Она мало-помалу стала одним из крупнейших в Санкт-Петербурге торговцев бриллиантами. Происхождение капитала для ее бизнеса вызывало немало вопросов. Причем однажды даже у самой Екатерины II.
После подписания в 1790 году мирного договора, завершившего очередную русско-шведскую войну, ожидалось щедрое награждение участников боев и переговоров, и госпожа Кельберг предложила камердинеру императрицы З. К. Зотову купить у нее «на царский подарок» очень дорогую отделанную бриллиантами шпагу.
Встревоженная самодержица, предположившая, что средства жены кассира могут иметь незаконное происхождение, потребовала немедленно провести ревизию в Заемном и Ассигнационном банках. Но бывший фаворит Екатерины II — главный директор Заемного банка тайный советник П. А. Завадовский сообщил, что в его банке «казна цела». То же самое доложил и главный директор Ассигнационного банка действительный камергер П. В. Мятлев.
Вот только никакой ревизии в Заемном банке в действительности не проводилось. А пять лет спустя, в 1795 году, на следующий день после крестин у Шванебахов по столице распространился слух, что Кельберги бежали из Санкт-Петербурга.
«Приметил он, Державин, не токмо неравнодушие, но даже пристрастие президента к подсудимым»
«Весьма нужные пункты вымарывал»
Далеко уехать им не удалось. Очень быстро Кельбергов схватили люди санкт-петербургского генерал-губернатора генерал-поручика Н. П. Архарова. При проверке кладовых Заемного банка оказалось, что не хватает 590 тыс. руб. А в конвертах, где должны были лежать ассигнации вкладчиков, вместо денег находится нарезанная бумага.
Дело выглядело предельно ясным. Вор-кассир годами крал доверенные ему деньги, совершая подмены. Однако в банке на момент проверки не было даже минимального количества наличных. И директора Заемного банка, включая главного директора Завадовского, якобы ничего об этом не знали. Возникал и еще один вопрос — как проводились ревизии кладовых, если хищения Кельберга продолжались годами.
А вскоре стал известен и важный факт, доказывавший, что дело не настолько просто. Вызванный к императрице для включения в комиссию по расследованию президент Коммерц-коллегии тайный советник Г. Р. Державин в своем жизнеописании (где писал о себе в третьем лице) сообщал:
«Когда был объявлен указ о том следствии, что было на другой день Рождества, Державин был во дворце. Г. Терский, бывший тогда генерал-рекетмейстером, докладчик по тяжебным процессам, имел влияние на все дела… быв близок к Государыне. Он, подошед к Державину, отвел его на сторону и, с заклятием никому не сказывать, шепнул ему по дружбе, будто от себя, что, когда открылась пропажа казны в банке, то граф Завадовский ночью тайно вывез к себе в дом два сундука, один с серебром, другой с золотом, то чтоб он держал ухо востро и был осторожен».
Державин не сомневался, что императрица в курсе этой новости.
Но не желая обижать своего бывшего фаворита, который и после «отставки» продолжал на каждом шагу демонстрировать Екатерине II свою любовь и преданность, она включила в состав комиссии по расследованию кражи и Завадовского.
Причем в качестве ее главы.
«Президентом оной сделан главный директор того банка граф Завадовский; правящий генерал-губернаторскую должность в Петербурге, генерал-поручик Архаров; главный директор ассигнационного банка сенатор Мятлев; и Комерц-Коллегии президент и сенатор Державин».
Завадовский сразу же попытался свернуть следствие, не давая Державину допрашивать Кельбергов в полном объеме:
«С первого заседания Комиссии, когда поручено было Державину написать вопросные пункты кассиру (Кельбергу) и кассирше банка относительно первого —неисполнения должности, а второй — покупки и продажи весьма дорогих бриллиантовых вещей, приметил он, Державин, не токмо неравнодушие, но даже пристрастие президента к подсудимым: ибо он многие весьма нужные пункты вымарывал».
Возникла и еще одна проблема. Завадовский вместе с другими высокопоставленными уроженцами Малороссии — вице-канцлером, действительным тайным советником А. А. Безбородко и старшим кабинет-секретарем императрицы, статс-секретарем Д. П. Трощинским и другими земляками составляли весьма влиятельную группировку во властных структурах, своего рода украинскую политическую мафию. И ее деятельность очень скоро начала сказываться на работе комиссии.
Находившийся, как считал Державин, под влиянием малороссов генерал-поручик Архаров начал всячески отводить подозрения от главного директора Завадовского. Для чего тень подозрения, но только тень, была брошена в сторону других директоров и сотрудников банка.
«Н. П. Архаров, попавшись между ними, не рад своей жизни»
«Не мог невидимкою делать похищение»
Привлеченный к расследованию И. А. Алексеев — бывший до 1792 года одним из директоров Заемного банка, а в момент расследования — петербургский вице-губернатор, в письме к близкому малороссам генерал-аншефу князю Н. В. Репнину от 8 января 1796 года жаловался на притеснения комиссией и, оправдываясь, объяснял откуда появились пакеты, из которых Кельберг так ловко вынимал деньги:
«Деньги печатаемы были в пакеты для избегания ежемесячного всех их пересчитывания, которое подлинно введено было в мою еще там бытность по сущей необходимости; ибо находилось тогда в банке от 20-ти до 30-ти миллионов наличных денег, и если бы всех их каждый месяц пересчитывать, то надлежало бы всему банку беспрестанно тем только заниматься, ничего другого не делая».
Без труда находили оправдания для себя и другие работники банка, вызванные для объяснений. В этом им активно помогали Завадовский и Архаров. Так, Державин настаивал на допросе всех, кто мог иметь отношение к пропаже денег. Но в комиссии решили, что на вопросы они будут отвечать письменно, причем сидя все в одной комнате. Результат был вполне предсказуем:
«Вместо того,— писал Державин,— чтоб признанием вин или упущения своих должностей учинить следствию конец, они ответствовали, что все подробности правил банковых относительно хранения и свидетельства казны ими свято сохранены были, а каким образом пропали деньги, они не знают».
Все это, по мнению Державина, выглядело смехотворно:
«Таковое следствие, что ни денег, ни виновных не нашли, смешно было всякому; ибо кассир не мог невидимкою делать похищение, когда бы члены исполняли по законам свою должность, при себе его всегда пускали в сундук и в пакетах всякий раз сами пересчитывали деньги. А потому Державин, чтоб не быть самой Комиссии виноватой в слабом исследовании, настоял уже, чтоб банковых членов в другой раз призвать и лично спросить всякого порознь».
К тому времени заговорил и сам кассир Кельберг, и те, с чьей помощью он и его жена пускали в оборот похищенные деньги, надеясь получить грандиозные доходы и вернуть украденные ассигнации в пакеты. Но чаще всего их операции приносили убытки, да и госпожа Кельберг немало транжирила, и кассир вновь запускал руку в банковские сундуки.
Письменные показания, которые банковские служащие давали сидя порознь под присмотром Державина, оказались куда более информативными, чем первые, коллективные. Мало-помалу выяснилось, что в действительности хищения начались с первых дней существования банка. Назначенный его главным директором Завадовский, жалование которому следовало в ассигнациях, начал брать его себе золотом и серебром рубль в рубль, не обращая внимания на низкий курс ассигнаций к драгоценным металлам на Петербургской бирже.
Кроме того, Завадовский велел поставить в хранилище сундук с собственными 240 тыс. руб. ассигнациями, которые тем же способом обменивались на золото и серебро.
Список таких псевдозаконных обменов этим не исчерпывался.
У вкладчиков брали серебро, а возвращали вклады ассигнациями по фальсифицированному курсу. Выдавали часть ссуды медной монетой, а оформляли как ссуду, полностью выданную серебром и т. д.
Обстановка действовала на сотрудников банка просто магнетически, и некоторые из них решили, что ничем не хуже главного директора. Так, директор Алексеев, ведавший личным сундуком Завадовского с ассигнациями, брал оттуда деньги для банковских операций к выгоде главного директора. А потом начал пользоваться ими сам. Он же разрешил Кельбергу взять оттуда 80 тыс. руб. на первую операцию по покупке бриллиантов. А когда потребовалось возместить эти деньги, сам разрешил кассиру взять 40 тыс. руб. из денег вкладчиков и заменить их в пакете бумагой.
Еще одним трюком были заявления соискателям ссуд, что денег у банка нет. Но если нужда остра, то можно обратиться к рекомендованному банком купцу, тот внесет в банк вклад, и из него будет дан кредит. В итоге процент для заемщика подскакивал до 12–15%, а барыши делили между собой сотрудники банка и их подельники.
Выяснилось также, что часть директоров знали о кражах Кельберга, но все молчали, получив свою долю, кто — деньгами, кто — подношением в виде очень дорогого подарка. И именно поэтому окончилась, не начавшись, внутренняя проверка банка в 1790 году.
Кроме того, наконец-то были получены официальные показания о вывозе Завадовским из банка двух сундуков.
«Завадовский сказался больным и более двух недель не присутствовал в Комиссии»
«Кланялись почти в землю»
«Советник Розанов,— вспоминал Державин,— показал, что два сундука с золотом и серебром вывезены были главным директором в его дом в самый день открытого в банке похищения».
Показания эти подтвердил в комиссии и Кельберг. Но Трощинский попытался замедлить передачу записи этих показаний императрице. А потом «мафия» попыталась договориться с Державиным:
«Завадовский сказался больным и более двух недель не присутствовал в Комиссии. Наконец выехал, и как случилось в комнате только трое, он, г. Завадовский, Архаров и Державин, то первые двое униженным образом последнему кланялись почти в землю, упрашивали его, чтоб из меморий показание Розанова вычернить и не доводить оных до сведения Императрицы».
Державин, как и следовало ожидать, отказался и пришел к заключению:
«Таким образом открыт стал главный преступник».
Но Завадовский и его соратники не собирались сдаваться:
«А как Императрица приказала взять с него объяснение, что это за сундуки и с каким были золотом и серебром, то и ответствовал он чрез Архарова, что то был лом, золотые старые табакерки и всякая серебряная посуда, которые содержаны у него были для лучшего сохранения в кладовых банка, то он и приказал вывезть, коль скоро приказал запечатывать банк, яко ему не принадлежащие вещи».
Поверила Екатерина II бывшему фавориту или нет, но возглавлять комиссию по расследованию хищений в банке он больше не мог. В итоге составленный Державиным доклад о деле императрица передела в Сенат. А там в дело вновь вступили малороссы:
«Там сильная партия г. Завадовского, т. е. генерал-прокурор Самойлов, сенаторы Васильев, Колокольцов и прочие уговоренные гг. Безбородкою и Трощинским, постарались следствие представить будто неясным и нужным пополнить, вследствие чего передопрашиваны подсудимые».
Однако Завадовского так и не допросили, придумав прекрасный трюк. Члены группировки утверждали, что для такого действия нужно высочайшее разрешение, а с получением его просто затянули. Так что сколько именно скопил граф, возглавляя банк, что именно он знал о делах подчиненных, получал ли свой процент с их деяний и с кем и как делился добычей, так и не выяснили.
К сентябрю 1796 года приговор был подготовлен. Но кроме некоторых сотрудников банка в него включили только Кельбергов и их горе-партнеров. Список прегрешений этих обвиняемых действительно был обширен:
«Чете Кельберг,— писала биограф Державина Н. С. Цинцадзе,— помогал широкий круг сообщников и соучастников дела. Его фигурантами стали 82 человека, среди которых были купцы, маклеры, нотариусы, актеры, один профессор, иностранцы и пр. В частности, в афере был замешан их племянник Ермолай Кельберг, который подыскивал продавцов бриллиантов. Одному из бывших директоров банка Зайцеву за молчание подарили карету. Биржевой маклер Христиан Генрих Шпальдинг признался, что помогал Кельбергам закладывать бриллианты за сахар и кофе купцам Шумахеру, Маасу и др.
Он же снабжал их бланками поддельных векселей и изготовил подложные ассигнационные пачки денег.
Петербургский купец Роман Буше и нарвский купец Карл Риттер тоже помогали покупать бриллианты. При помощи архитектора Людвига Кавалария жена Кельберга продала при дворе бриллианты на сумму 140 тыс. руб. Нотариус Андрей Кремпин сознался, что свидетельствовал подложные доверенности от имени Кавалария Шпальдингу, а также фальшивые векселя».
Оттянуть рассмотрение приговора императрицей, которая под влиянием Державина могла принять иное решение, помогло недомогание Екатерины II. Так что документ остался нерассмотренным до ее кончины. А после ее смерти А. А. Безбородко оказал неоценимую услугу ее сыну Павлу Петровичу, отдав ему составленное не в его пользу завещание матери. Так что он мог спокойно просить императора утвердить вариант приговора по делу Заемного банка, в котором о Завадовском не было ни звука.
Государственный заёмный банк.
Павел I подписал документ 4 декабря 1796 года. Кельберга приговорили к лишению чина, а вместе с женой и дворянства со ссылкой обоих в тяжкую работу. Шпальдинга, Кавалария и Ермолая Кельберга приговорили к вырыванию ноздрей, битью кнутом и клеймению с изъятием всего имущества. А всех троих вместе с Риттером было приказано отправить на тяжелые работы. Иностранные купцы, директор банка Туманский и нотариус Кремнин были приговорены к крупным штрафам. А о сотрудниках банка в приговоре говорилось:
«Признаваемых в упущении должностей виновными всех наличных Советников Правления и Директоров Заемного Банка отрешить от должностей, взыскав с них то, чего не достанет в число похищенных денег».
Наказать решили и купцов, участвовавших в обирании получателей ссуд.
Но как утверждали современники, наследник престола великий князь Александр Павлович слезно просил отца не карать жестоко архитектора Каваларию. И император решил всех, кому предстояло перенести физическое наказание, от него освободить. Однако кару кассиру император решил сделать еще более позорной:
«Бывшего Кассира Кельберга выводить по три дни на площадь и ставить публично у столба с привешенною на груди таблицей, на которой изобразить следующие слова: вор Государственной казны».
Державину оставалось только сетовать:
«По воцарении Павла, Безбородка с Трощинским так смастерили сие воровское дело, что Зайцеву и прочим будто за напрасное претерпение даны в награждение деревни, только кассир с женою сосланы в Сибирь, и то, как слышно, просто на житье, а не на каторгу».
«Когда открылась пропажа казны в банке, то граф Завадовский ночью тайно вывез к себе в дом два сундука, один с серебром, другой с золотом»
«Осыпанной кружевами и бриллиантами»
Всего за день до начала одного из самых скандальных дел в истории российской банковской системы ничто, казалось бы, не предвещало его возникновения. Известный писатель и издатель Н. И. Греч в мемуарах передавал рассказ своего отца, обер-секретаря правительствующего Сената надворного советника И. И. Греча:
«Антон Федорович Шванебах, служивший в артиллерии, был женат на дочери биржевого маклера Шпальдинга. Шванебах был человек приятный, веселый и любимый всеми, жил у тестя своего, которого все считали человеком достаточным и честным. В 1795-м году у Шванебаха крестили сына. Батюшка и матушка были на крестинах, данных очень пышно, они, как и все гости, были обижены дерзким обращением и спесью кассира Заемного банка Кельберга и жены его, осыпанной кружевами и бриллиантами. Кельберг грубил всем и каждому. Батюшка сказал Антону Федоровичу Шванебаху: "Ну, братец, если ты станешь принимать и впредь таких наглецов, то меня не зови". Шванебах извинился тем, что принимает Кельберга из уважения к своему тестю, который имеет с ним дела».
Поведение четы Кельбергов тогда могло показаться странным только людям, не вхожим в великосветские и деловые круги Северной столицы.
Государственный заемный банк был создан по манифесту императрицы Екатерины II от 28 июня 1786 года в ознаменование 25-летия ее царствования. Самодержица решила облегчить материальное положение привилегированного класса — дворянства и дать ему возможность получать деньги на поддержание и развитие хозяйства в поместьях под приемлемые, а не баснословные ростовщические проценты. То же благо императрица решила распространить и на города.
«Учреждаем Мы,— говорилось в манифесте,— в столице Нашей Святого Петра граде новый заем денежный, именуя оный Государственным Заемным Банком. В оный повелели Мы отпустить на раздачу в займы для Нашего дворянства 22 миллиона да для городов Наших 11 миллионов рублей, с размером таковым, дабы дворяне, учинившие из этих денег заем, платили ежегодно по 5 процентов, да по 3 в уплату капитала, а города по 4 процента, да по 3 же в уплату капитала, и первые в течение 20, а вторые в течение 22 лет выплатили таким образом весь заемный капитал».
Но гладко было только на бумаге. Обещанных сумм в полном объеме Заемный банк так и не получил. Мало того, правительство время от времени забирало из банка довольно значительные суммы. Так что для выдачи кредитов использовались капиталы Петербургского дворянского банка, на базе которого сформировали новое финансовое учреждение, а также крупные вклады Академии наук, Московского и Санкт-Петербургского университетов, богатейших монастырей и частных вкладчиков, которым обещали немалые 4,5% годовых, гарантированные государством.
Однако дворян, желающих получить разом крупную сумму под залог нерегулярно и немного приносящих деревень, оказалось очень много.
Уже к середине июля 1787 года Заемный банк выдал ссуд на 25,9 млн руб., и получение кредита в нем превратилось в серьезную проблему, для решения которой требовались связи как при дворе, так и в самом банке. Генерал-аншефу графу А. В. Суворову-Рымникскому, например, пришлось просить саму императрицу исходатайствовать для него в Заемном банке ссуду 250 тыс. руб.
А поскольку кассир банка коллежский асессор А. И. Кельберг был в банке довольно влиятельной фигурой, многие чиновные и сановные лица были вынуждены, как говорилось в те времена, «искать его дружбы». И это убедило его в собственной значимости и значительно испортило его характер.
Не менее известной в светских кругах была и супруга Кельберга — Анна. Она мало-помалу стала одним из крупнейших в Санкт-Петербурге торговцев бриллиантами. Происхождение капитала для ее бизнеса вызывало немало вопросов. Причем однажды даже у самой Екатерины II.
После подписания в 1790 году мирного договора, завершившего очередную русско-шведскую войну, ожидалось щедрое награждение участников боев и переговоров, и госпожа Кельберг предложила камердинеру императрицы З. К. Зотову купить у нее «на царский подарок» очень дорогую отделанную бриллиантами шпагу.
Встревоженная самодержица, предположившая, что средства жены кассира могут иметь незаконное происхождение, потребовала немедленно провести ревизию в Заемном и Ассигнационном банках. Но бывший фаворит Екатерины II — главный директор Заемного банка тайный советник П. А. Завадовский сообщил, что в его банке «казна цела». То же самое доложил и главный директор Ассигнационного банка действительный камергер П. В. Мятлев.
Вот только никакой ревизии в Заемном банке в действительности не проводилось. А пять лет спустя, в 1795 году, на следующий день после крестин у Шванебахов по столице распространился слух, что Кельберги бежали из Санкт-Петербурга.
«Приметил он, Державин, не токмо неравнодушие, но даже пристрастие президента к подсудимым»
«Весьма нужные пункты вымарывал»
Далеко уехать им не удалось. Очень быстро Кельбергов схватили люди санкт-петербургского генерал-губернатора генерал-поручика Н. П. Архарова. При проверке кладовых Заемного банка оказалось, что не хватает 590 тыс. руб. А в конвертах, где должны были лежать ассигнации вкладчиков, вместо денег находится нарезанная бумага.
Дело выглядело предельно ясным. Вор-кассир годами крал доверенные ему деньги, совершая подмены. Однако в банке на момент проверки не было даже минимального количества наличных. И директора Заемного банка, включая главного директора Завадовского, якобы ничего об этом не знали. Возникал и еще один вопрос — как проводились ревизии кладовых, если хищения Кельберга продолжались годами.
А вскоре стал известен и важный факт, доказывавший, что дело не настолько просто. Вызванный к императрице для включения в комиссию по расследованию президент Коммерц-коллегии тайный советник Г. Р. Державин в своем жизнеописании (где писал о себе в третьем лице) сообщал:
«Когда был объявлен указ о том следствии, что было на другой день Рождества, Державин был во дворце. Г. Терский, бывший тогда генерал-рекетмейстером, докладчик по тяжебным процессам, имел влияние на все дела… быв близок к Государыне. Он, подошед к Державину, отвел его на сторону и, с заклятием никому не сказывать, шепнул ему по дружбе, будто от себя, что, когда открылась пропажа казны в банке, то граф Завадовский ночью тайно вывез к себе в дом два сундука, один с серебром, другой с золотом, то чтоб он держал ухо востро и был осторожен».
Державин не сомневался, что императрица в курсе этой новости.
Но не желая обижать своего бывшего фаворита, который и после «отставки» продолжал на каждом шагу демонстрировать Екатерине II свою любовь и преданность, она включила в состав комиссии по расследованию кражи и Завадовского.
Причем в качестве ее главы.
«Президентом оной сделан главный директор того банка граф Завадовский; правящий генерал-губернаторскую должность в Петербурге, генерал-поручик Архаров; главный директор ассигнационного банка сенатор Мятлев; и Комерц-Коллегии президент и сенатор Державин».
Завадовский сразу же попытался свернуть следствие, не давая Державину допрашивать Кельбергов в полном объеме:
«С первого заседания Комиссии, когда поручено было Державину написать вопросные пункты кассиру (Кельбергу) и кассирше банка относительно первого —неисполнения должности, а второй — покупки и продажи весьма дорогих бриллиантовых вещей, приметил он, Державин, не токмо неравнодушие, но даже пристрастие президента к подсудимым: ибо он многие весьма нужные пункты вымарывал».
Возникла и еще одна проблема. Завадовский вместе с другими высокопоставленными уроженцами Малороссии — вице-канцлером, действительным тайным советником А. А. Безбородко и старшим кабинет-секретарем императрицы, статс-секретарем Д. П. Трощинским и другими земляками составляли весьма влиятельную группировку во властных структурах, своего рода украинскую политическую мафию. И ее деятельность очень скоро начала сказываться на работе комиссии.
Находившийся, как считал Державин, под влиянием малороссов генерал-поручик Архаров начал всячески отводить подозрения от главного директора Завадовского. Для чего тень подозрения, но только тень, была брошена в сторону других директоров и сотрудников банка.
«Н. П. Архаров, попавшись между ними, не рад своей жизни»
«Не мог невидимкою делать похищение»
Привлеченный к расследованию И. А. Алексеев — бывший до 1792 года одним из директоров Заемного банка, а в момент расследования — петербургский вице-губернатор, в письме к близкому малороссам генерал-аншефу князю Н. В. Репнину от 8 января 1796 года жаловался на притеснения комиссией и, оправдываясь, объяснял откуда появились пакеты, из которых Кельберг так ловко вынимал деньги:
«Деньги печатаемы были в пакеты для избегания ежемесячного всех их пересчитывания, которое подлинно введено было в мою еще там бытность по сущей необходимости; ибо находилось тогда в банке от 20-ти до 30-ти миллионов наличных денег, и если бы всех их каждый месяц пересчитывать, то надлежало бы всему банку беспрестанно тем только заниматься, ничего другого не делая».
Без труда находили оправдания для себя и другие работники банка, вызванные для объяснений. В этом им активно помогали Завадовский и Архаров. Так, Державин настаивал на допросе всех, кто мог иметь отношение к пропаже денег. Но в комиссии решили, что на вопросы они будут отвечать письменно, причем сидя все в одной комнате. Результат был вполне предсказуем:
«Вместо того,— писал Державин,— чтоб признанием вин или упущения своих должностей учинить следствию конец, они ответствовали, что все подробности правил банковых относительно хранения и свидетельства казны ими свято сохранены были, а каким образом пропали деньги, они не знают».
Все это, по мнению Державина, выглядело смехотворно:
«Таковое следствие, что ни денег, ни виновных не нашли, смешно было всякому; ибо кассир не мог невидимкою делать похищение, когда бы члены исполняли по законам свою должность, при себе его всегда пускали в сундук и в пакетах всякий раз сами пересчитывали деньги. А потому Державин, чтоб не быть самой Комиссии виноватой в слабом исследовании, настоял уже, чтоб банковых членов в другой раз призвать и лично спросить всякого порознь».
К тому времени заговорил и сам кассир Кельберг, и те, с чьей помощью он и его жена пускали в оборот похищенные деньги, надеясь получить грандиозные доходы и вернуть украденные ассигнации в пакеты. Но чаще всего их операции приносили убытки, да и госпожа Кельберг немало транжирила, и кассир вновь запускал руку в банковские сундуки.
Письменные показания, которые банковские служащие давали сидя порознь под присмотром Державина, оказались куда более информативными, чем первые, коллективные. Мало-помалу выяснилось, что в действительности хищения начались с первых дней существования банка. Назначенный его главным директором Завадовский, жалование которому следовало в ассигнациях, начал брать его себе золотом и серебром рубль в рубль, не обращая внимания на низкий курс ассигнаций к драгоценным металлам на Петербургской бирже.
Кроме того, Завадовский велел поставить в хранилище сундук с собственными 240 тыс. руб. ассигнациями, которые тем же способом обменивались на золото и серебро.
Список таких псевдозаконных обменов этим не исчерпывался.
У вкладчиков брали серебро, а возвращали вклады ассигнациями по фальсифицированному курсу. Выдавали часть ссуды медной монетой, а оформляли как ссуду, полностью выданную серебром и т. д.
Обстановка действовала на сотрудников банка просто магнетически, и некоторые из них решили, что ничем не хуже главного директора. Так, директор Алексеев, ведавший личным сундуком Завадовского с ассигнациями, брал оттуда деньги для банковских операций к выгоде главного директора. А потом начал пользоваться ими сам. Он же разрешил Кельбергу взять оттуда 80 тыс. руб. на первую операцию по покупке бриллиантов. А когда потребовалось возместить эти деньги, сам разрешил кассиру взять 40 тыс. руб. из денег вкладчиков и заменить их в пакете бумагой.
Еще одним трюком были заявления соискателям ссуд, что денег у банка нет. Но если нужда остра, то можно обратиться к рекомендованному банком купцу, тот внесет в банк вклад, и из него будет дан кредит. В итоге процент для заемщика подскакивал до 12–15%, а барыши делили между собой сотрудники банка и их подельники.
Выяснилось также, что часть директоров знали о кражах Кельберга, но все молчали, получив свою долю, кто — деньгами, кто — подношением в виде очень дорогого подарка. И именно поэтому окончилась, не начавшись, внутренняя проверка банка в 1790 году.
Кроме того, наконец-то были получены официальные показания о вывозе Завадовским из банка двух сундуков.
«Завадовский сказался больным и более двух недель не присутствовал в Комиссии»
«Кланялись почти в землю»
«Советник Розанов,— вспоминал Державин,— показал, что два сундука с золотом и серебром вывезены были главным директором в его дом в самый день открытого в банке похищения».
Показания эти подтвердил в комиссии и Кельберг. Но Трощинский попытался замедлить передачу записи этих показаний императрице. А потом «мафия» попыталась договориться с Державиным:
«Завадовский сказался больным и более двух недель не присутствовал в Комиссии. Наконец выехал, и как случилось в комнате только трое, он, г. Завадовский, Архаров и Державин, то первые двое униженным образом последнему кланялись почти в землю, упрашивали его, чтоб из меморий показание Розанова вычернить и не доводить оных до сведения Императрицы».
Державин, как и следовало ожидать, отказался и пришел к заключению:
«Таким образом открыт стал главный преступник».
Но Завадовский и его соратники не собирались сдаваться:
«А как Императрица приказала взять с него объяснение, что это за сундуки и с каким были золотом и серебром, то и ответствовал он чрез Архарова, что то был лом, золотые старые табакерки и всякая серебряная посуда, которые содержаны у него были для лучшего сохранения в кладовых банка, то он и приказал вывезть, коль скоро приказал запечатывать банк, яко ему не принадлежащие вещи».
Поверила Екатерина II бывшему фавориту или нет, но возглавлять комиссию по расследованию хищений в банке он больше не мог. В итоге составленный Державиным доклад о деле императрица передела в Сенат. А там в дело вновь вступили малороссы:
«Там сильная партия г. Завадовского, т. е. генерал-прокурор Самойлов, сенаторы Васильев, Колокольцов и прочие уговоренные гг. Безбородкою и Трощинским, постарались следствие представить будто неясным и нужным пополнить, вследствие чего передопрашиваны подсудимые».
Однако Завадовского так и не допросили, придумав прекрасный трюк. Члены группировки утверждали, что для такого действия нужно высочайшее разрешение, а с получением его просто затянули. Так что сколько именно скопил граф, возглавляя банк, что именно он знал о делах подчиненных, получал ли свой процент с их деяний и с кем и как делился добычей, так и не выяснили.
К сентябрю 1796 года приговор был подготовлен. Но кроме некоторых сотрудников банка в него включили только Кельбергов и их горе-партнеров. Список прегрешений этих обвиняемых действительно был обширен:
«Чете Кельберг,— писала биограф Державина Н. С. Цинцадзе,— помогал широкий круг сообщников и соучастников дела. Его фигурантами стали 82 человека, среди которых были купцы, маклеры, нотариусы, актеры, один профессор, иностранцы и пр. В частности, в афере был замешан их племянник Ермолай Кельберг, который подыскивал продавцов бриллиантов. Одному из бывших директоров банка Зайцеву за молчание подарили карету. Биржевой маклер Христиан Генрих Шпальдинг признался, что помогал Кельбергам закладывать бриллианты за сахар и кофе купцам Шумахеру, Маасу и др.
Он же снабжал их бланками поддельных векселей и изготовил подложные ассигнационные пачки денег.
Петербургский купец Роман Буше и нарвский купец Карл Риттер тоже помогали покупать бриллианты. При помощи архитектора Людвига Кавалария жена Кельберга продала при дворе бриллианты на сумму 140 тыс. руб. Нотариус Андрей Кремпин сознался, что свидетельствовал подложные доверенности от имени Кавалария Шпальдингу, а также фальшивые векселя».
Оттянуть рассмотрение приговора императрицей, которая под влиянием Державина могла принять иное решение, помогло недомогание Екатерины II. Так что документ остался нерассмотренным до ее кончины. А после ее смерти А. А. Безбородко оказал неоценимую услугу ее сыну Павлу Петровичу, отдав ему составленное не в его пользу завещание матери. Так что он мог спокойно просить императора утвердить вариант приговора по делу Заемного банка, в котором о Завадовском не было ни звука.
Государственный заёмный банк.
Павел I подписал документ 4 декабря 1796 года. Кельберга приговорили к лишению чина, а вместе с женой и дворянства со ссылкой обоих в тяжкую работу. Шпальдинга, Кавалария и Ермолая Кельберга приговорили к вырыванию ноздрей, битью кнутом и клеймению с изъятием всего имущества. А всех троих вместе с Риттером было приказано отправить на тяжелые работы. Иностранные купцы, директор банка Туманский и нотариус Кремнин были приговорены к крупным штрафам. А о сотрудниках банка в приговоре говорилось:
«Признаваемых в упущении должностей виновными всех наличных Советников Правления и Директоров Заемного Банка отрешить от должностей, взыскав с них то, чего не достанет в число похищенных денег».
Наказать решили и купцов, участвовавших в обирании получателей ссуд.
Но как утверждали современники, наследник престола великий князь Александр Павлович слезно просил отца не карать жестоко архитектора Каваларию. И император решил всех, кому предстояло перенести физическое наказание, от него освободить. Однако кару кассиру император решил сделать еще более позорной:
«Бывшего Кассира Кельберга выводить по три дни на площадь и ставить публично у столба с привешенною на груди таблицей, на которой изобразить следующие слова: вор Государственной казны».
Державину оставалось только сетовать:
«По воцарении Павла, Безбородка с Трощинским так смастерили сие воровское дело, что Зайцеву и прочим будто за напрасное претерпение даны в награждение деревни, только кассир с женою сосланы в Сибирь, и то, как слышно, просто на житье, а не на каторгу».