Ларисе Рейснер не нравилась дата её рождения. Она появилась на свет в ночь с 1 на 2 мая 1895 года, причём тогда, когда стрелки уже перевалили за полночь. Поэтому, как только представилась возможность, Лариса состарила себя на несколько часов, лишь бы праздновать день рождения в День всемирной солидарности трудящихся. Но это случилось гораздо позже…
Девочка родилась в обеспеченной дворянской семье немецкого происхождения. Её отец Михаил Рейснер был непростой фигурой. С одной стороны, он плотно общался с немецкими и русскими марксистами, в том числе и с Ульяновым-Лениным, в 1905 году участвовал в конференции РСДРП и даже дважды был вынужден отъезжать в эмиграцию. С другой стороны, докторскую степень по философии Михаил Андреевич получил за «Трактат о Божественном происхождении царской власти» и как-то подозрительно легко возвращался из эмиграции, быстро находя при этом новую престижную работу. Известный разоблачитель провокаторов в революционной среде Владимир Бурцев называл Рейснера агентом царской охранки. Это не помешало Михаилу Андреевичу считаться видным представителем той части русской интеллигенции, которая гордо именовала себя «прогрессивной».
Маленькая Лариса выросла в атмосфере постоянных разговоров о борьбе за счастье трудового народа, о гнилости и мерзости самодержавной власти, о свободе, равенстве и братстве. Неудивительно, что она пропиталась этими идеями чуть ли не с колыбели. Она получила хорошее образование, и, окончив гимназию с золотой медалью, в 1912 году поступила в Санкт-Петербургский Психоневрологический институт, где преподавал её отец. Правда, психиатрия и неврология юную барышню интересовали гораздо меньше, чем высокие искусства. Лариса считала себя поэтом и с упоением вращалась в богемных кругах российской столицы.
Первое сочинение Ларисы — героико-романтическую драму «Атлантида», написанную в 1913 году, та самая богема встретила с вежливым безразличаем. Не произвели большого впечатления на петербургское арт-сообщество и стихи начинающей поэтессы. Гораздо больше внимания привлекала внешность «юного дарования». Лариса действительно была красива. Современники с восторгом описывали её большие глаза, смотревшие, правда, почти на всех несколько холодновато, каштановые косы, уложенные вокруг головы, стройную фигуру. Поэт Георгий Иванов уже в эмиграции с милой грустью вспоминал, как «за милой барышней Ларисой Рейснер ухаживали, над её стихами смеялись».
Раздражённая тем, что её творчество не находит должного отклика среди коллег, Лариса решила самостоятельно доносить его до широкого круга читателей, и вместе с отцом затеяла издание журнала «Рудин». Журнал, названный в честь борца за справедливость из романа Тургенева, должен был «клеймить бичом сатиры, карикатуры и памфлета всё безобразие русской жизни». На самом деле страницы «Рудина» по большей части заполнялись произведениями самой Ларисы и её друзей, которым не удавалось пробиться в более авторитетные издания. Необходимо, правда, заметить, что среди этих друзей был, например, Осип Мандельштам. Поначалу молодая издательница сама занималась всеми делами журнала: закупала бумагу, оплачивала типографию, спорила с цензорами. Постепенно, эта тягомотина поэтессе надоела, и в 1916 году «Рудин» перестал выходить. Его исчезновение мало кто заметил.
Самой Рейснер в то время было совсем не до журнала — она была поглощена бурным романом с поэтом Николаем Гумилёвым.
Известный сердцеед познакомился с Ларисой на одном из поэтических вечеров. Послушав её стихи и сделав вывод: «Красивая девушка, но совершенно бездарная», Гумилёв начал ухаживать за Рейснер. Его жена, Анна Ахматова, относилась к очередной интрижке супруга спокойно. Она знала, что подобных увлечений в жизни Николая было множество. Лариса же этого не знала и очертя голову бросилась в роман со знаменитым поэтом. Отрезвление наступило лишь через год, когда выяснилось, что параллельно Гумилёв крутил любовь с другой красавицей — Анной Энгельгардт. Это чувство оказалось не только сильнее отношений с Ларисой, но и семейных уз — вскоре Гумилёв расстался с Рейснер, развёлся с Ахматовой и женился на Энгельгардт.
От романтического самоубийства Ларису спасла лишь грянувшая Февральская революция, которую вся её семья приняла с восторгом. На время забыв о сердечных муках, поэтесса занялась работой в комиссии по делам искусств исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов. После Октября работа стала ещё интереснее — Лариса участвовала в «сохранении» сокровищ Эрмитажа и других конфискованных новым правительством коллекций произведений искусства. Именно во время её трудов по «сохранению сокровищ» изящные пальчики товарища Рейснер внезапно украсились роскошными перстнями с огромными бриллиантами.
Работа в музейных хранилищах, пускай и на благо революции, Ларисе показалась скучной. В 1918 году она вступила в партию большевиков и вскоре оказалась в должности комиссара Волжской военной флотилии. В это время её судьба переплелась с командующим флотилии Фёдором Раскольниковым. Рейснер сперва стала его боевой подругой, а затем и официальной женой. Согласно воспоминаниям очевидцев, её комиссарство, помимо пламенных речей, сводилось к разграблению приволжских дворянских усадеб. Почти каждый день Лариса появлялась на мостике флагмана флотилии в очередном реквизированном роскошном наряде. После того, как красные захватили царскую яхту, комиссарша обосновалась в её роскошных каютах. Поговаривали, что она для купания заполняла шампанским ванну, в которой императрица Александра скромно мылась проточной водой. От членов команды яхты, уцелевших с прежних времён, Лариса узнала, что царица выцарапала алмазным перстнем на одном из окон каюты свой вензель. У Рейснер тоже был алмазный перстень (возможно, в прошлом также принадлежавший царице), и она зачеркнула им монархическую метку и начертала рядом свои комиссарские инициалы.
Раскольникову приходилось по революционным делам мотаться вверх и вниз по Волге и Каме. Ларисе следовать за ним было скучновато, и она в отсутствие мужа коротала время в личном вагоне наркома по военным делам Льва Троцкого. Легенда о военных подвигах Рейснер относится именно к этому периоду, и известна она из мемуаров, написанных Троцким уже в эмиграции: «Эта прекрасная молодая женщина… После захвата белыми Казани, под видом крестьянки, отправилась во вражеский стан на разведку. Но слишком необычна была её внешность. Её арестовали. Японский офицер-разведчик допрашивал её. В перерыве она проскользнула через плохо охранявшуюся дверь и скрылась. С того времени она работала в разведке». Каким образом петербургская поэтесса могла выдать себя за крестьянку, и откуда на Волге взялись японцы, Лев Давидович не объяснил.
После таких подвигов разведчице понадобился отдых, и она на некоторое время вместе с мужем перебралась в Москву. По свидетельству Мандельштамов, навещавших их в голодной столице, жили Раскольниковы роскошно — в отдельном особняке, со слугами. Больше всего отощавших гостей поразил богато накрытый стол. Лариса не стеснялась этой роскоши. «Мы строим новое государство, мы нужны, наша деятельность — созидательная, а поэтому было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достаётся людям, стоящим у власти».
Повинуясь приказу партии, летом 1920 года Раскольниковы перебрались в Петроград. Фёдор был назначен командующим Балтийским флотом, а его супруга привычно стала на этом флоте комиссарить. Жили они в Адмиралтействе в специально отделанных дорогими материалами апартаментах. Лариса устраивала приёмы, на которые приглашала тех, кто несколько лет назад имел наглость смеяться над её стихами. Теперь голодные литераторы расхваливали каждое слово комиссарши, ведь после её болтовни обычно следовало угощение. Впрочем, эти приёмы организовывались не только ради морального торжества товарища Рейснер. Один из них был устроен специально, чтобы облегчить чекистам арест нескольких подозреваемых в заговоре.
Ещё одним поручением, данным Ларисе, была вербовка в ряды большевиков Александра Блока. Тётя поэта Мария Бекетова вспоминала: «Лариса Рейснер… явилась со специальной целью завербовать Ал. Ал. в члены партии коммунистов и, что называется, его охаживала. Устраивались прогулки верхом, катанье на автомобиле, интересные вечера с угощеньем коньяком и т. д. Ал. Ал. охотно ездил верхом и вообще не без удовольствия проводил время с Ларисой Рейснер, так как она молодая, красивая и интересная женщина, но в партию завербовать ей его всё-таки не удалось, и он остался тем, чем был до знакомства с ней…"
У Раскольникова руководство Балтийским флотом тоже не заладилось и закончилось кронштадтским мятежом, поставившим под угрозу существование молодой Советской республики.
После подавления мятежа проштрафившегося начфлота «сослали» полпредом в далёкий Афганистан. Поначалу Ларисе пришлась по вкусу восточная экзотика. Она завела дружбу с любимой женой и матерью эмира, и через них пыталась влиять на правителя страны. Однако скоро душное однообразие Кабула надоело её поэтической натуре. «Устала я от юга, от всегда почти безоблачного неба, от природы, к которой Восток не считает нужным ничего прибавить от себя, от сытости, красоты и вообще всего, — писала она в Москву Льву Троцкому. — Всё-таки лучшие годы уходят — их тоже бывает жалко…» Бывший любовник не подвёл, и весной 1923 года Лариса уехала в Россию. Фёдор нетерпеливо ждал, что она вытащит из опостылевшего Кабула и его, но вместо этого получил из Москвы требование развода.
Вернувшись в столицу, Лариса вновь занялась литературным творчеством, и на этот раз не стихами, а прозой. По мнению литературоведа Юрия Зобнина, «беллетристика Рейснер несёт очевидную печать эпигонства». Внезапно очерки, выходившие из-под пера Ларисы, стали совсем другими — чёткими, конкретными, написанными живым и ясным языком. Знающие люди объясняли эту перемену её связью с Карлом Радеком, одним из руководителей Коммунистического Интернационала, членом ЦК ВКП (б). Красотой Радек не отличался, зато был отличным публицистом и известным острословом. Сочинённые им анекдоты о руководителях советского государства моментально уходили в народ. Он, как минимум, сильно правил тексты своей новой подруги, а возможно, просто писал их сам.
Прошло пять лет после Октябрьского переворота, но революционная романтика продолжала бушевать. Осенью 1923 года Радек затеял восстание пролетариев в родной Германии. Его планы взбунтовать немецких рабочих провалились, и намеченное восстание было отменено из Москвы. До пролетариев Гамбурга это решение не дошло, и они 23 октября начали строить баррикады. Бунтовщиков набралось всего человек триста, и уже на следующий день всё успокоилось. Жертв и разрушений не было.
Во время этих трагикомических событий Рейснер и Радек метались между Берлином и Гамбургом. Создать Советскую Германию у них так и не получилось, зато через год Лариса напечатала два сборника очерков о жизни рабочих в Веймарской республике и книгу «Гамбург на баррикадах», где масштаб восстания был заметно преувеличен.
В 1924—1925 годах вышли ещё два сборника очерков Рейснер, написанных всё в том же «радековском» стиле. Возможно, под влиянием старшего товарища Лариса стала писать лучше уже сама. Проверить это невозможно. В конце января 1926 года мама угостила Ларису свежим молоком. Через день почти всю семью увезли в больницу с брюшным тифом. Мать и брат быстро оправились, а Ларисе становилось всё хуже и хуже. Лучшие советские врачи и зарубежные лекарства не помогли. 9 февраля Лариса Рейснер скончалась. «Гроб стоял в доме печати на Никитском бульваре, — вспоминал Варлам Шаламов. — Двор был весь забит народом — военными, дипломатами, писателями. Вынесли гроб, и в последний раз мелькнули каштановые волосы, кольцами уложенные вокруг головы. За гробом вели под руки Карла Радека». Валькирия революции не дожила до 31 года…
Судьба близких Ларисы сложилась несчастливо. Её мать покончила с собой ещё до похорон дочери. Отец умер в 1928 году. Николая Гумилёва однопартийцы Ларисы расстреляли в 1921 году. Фёдор Раскольников в 1938 году, находясь на дипломатической службе в Европе, узнал о готовящемся аресте, отказался возвращаться в СССР и скончался в психиатрической больнице в Париже. В том же году в верхнеуральской тюрьме умер Карл Радек, арестованный ещё в 1936-м. Льва Троцкого убили ледорубом в Мексике в 1940 году.
Творчество Рейснер оказалось забыто почти сразу после её смерти. Сейчас о нём вспоминают разве что историки литературы. Спустя почти сто лет после смерти Ларисы в народной памяти сохранился лишь смутный образ комиссарши в кожаной куртке, навязывавшей свою революционную волю матросам-анархистам. Именно так изобразил Ларису (не упомянув, при этом, её фамилии) Всеволод Вишневский в своей «Оптимистической трагедии».