Мы привыкли к тому, что наши правители запросто колесят по миру — на саммиты, встречи, а то и просто в гости к дорогому другу Биллу или Джорджу (правда, на Джордже друзья закончились). Однако то, что теперь кажется нам естественным, имеет свою историческую точку отсчёта. Сегодня я расскажу вам о Великом посольстве Петра I, который стал первым русским государем, посетившим Западную Европу.
Решение об отправке Великого посольства к западным державам Пётр принял в 1696 году. Официальная его цель состояла в достижении европейского союза против турок (сразу скажу, что из этой задумки ничего не получилось). Неофициально же Пётр намеревался своими глазами увидеть заграничную жизнь, лично обучиться кораблестроению на лучших верфях Европы и набрать на службу знающих корабелов и моряков. Во главе посольства стояли три великих посла – генералы Лефорт, Головин и думный дьяк Возницын.
При них находилось 50 человек свиты и 35 «волонтёров», ехавших, как и царь, для обучения морскому делу. Это были двое царских денщиков — Александр Меншиков и Александр Кикин, остальные — солдаты Преображенского и Семёновского полков. Для себя Пётр определил в Великом посольстве особое место. Желая избежать докучных церемоний и торжественных приёмов, он записался во втором десятке волонтёров под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Всем членам посольства под страхом смертной казни было запрещено разглашать царское инкогнито.
Непредвиденные обстоятельства всю зиму удерживали Петра в Москве. Первое касалось маршрута путешествия. Русские послы всегда ездили в Вену через Польшу. Но в январе в Москве было получено известие о смерти короля Яна Собеского. Сейм объявил о выборах нового короля Речи Посполитой, и Польша забурлила. Германский император писал Петру, что необходимо обеспечить избрание выгодного им обоим претендента, а потому пускай царь шлёт деньги на презенты сенаторам, пуще же денег любят поляки московских соболей. Пётр, вместо денег и соболей, двинул к литовской границе войска, но чтобы избежать путешествия через охваченные безначалием польские земли, маршрут великого посольства пришлось изменить. Решено было ехать прямо в Голландию через Лифляндию, Бранденбург и Саксонию, а в Вене побывать на обратном пути.
23 февраля 1697 года всё было готово к отъезду. Великий посол генерал и адмирал Лефорт дал прощальный ужин с музыкой и танцами. Радушный женевец сиял. Для него, не обременённого никакими обязанностями, посольство было весёлыми каникулами, шумным набегом в изрядно подзабытые европейские пенаты.
За полночь, в разгар веселья, Петра вызвали в другую комнату и сообщили о заговоре против его царской особы. Во главе заговорщиков стоял думный дьяк полковника Иван Елисеевич Цыклер. Цыклер, обрусевший немец, капитаном участвовал в майских убийствах 1682 года, потом, во время противостояния с Софьей, переметнулся на сторону Петра, который наградил его чином полковника, но старался держать подальше — сначала в Верхотурье воеводой, а недавно вызвал в Москву, чтобы объявить о новом назначении — на строительство таганрогской крепости. Значит, правильно, что не доверял.
Оставив гостей веселиться, Пётр с немногими приближенными помчался в санях по безлюдным, заваленным снегом улицам к дому Цыклера.
Арест Цыклера
Цыклера в одном исподнем выволокли из дома, бросили в сани и повезли в Преображенское, в тайный приказ князя-кесаря Ромодановского. Палачу пришлось повозиться: подвешенный на дыбу, полковник заговорил только на десятом ударе страшного кнута, которым заплечных дел мастер содрал ему со спины мясо до костей. Повинился в намерении умертвить царя и назвал двоих сообщников: окольничего Алексея Прокофьевича Соковнина, который доводился родным братом боярыне Морозовой и княгине Урусовой и, подобно им, коснел в расколе, осуждая богомерзкие новшества, а также своего зятя и свойственника Цыклера – Фёдора Матвеевича Пушкина, обиженного тем, что его отца назначили воеводой в Азов. Такое назначение хуже опалы – поруха боярской чести!
Верховный суд из бояр выслушал доносы и пыточные речи и приговорил: Цыклера и Соковнина четвертовать, Пушкину отсечь голову.
Казнь заговорщиков была назначена на 4 марта. В Преображенском был сооружён помост с колесом для четвертования и тремя плахами.
Колесование
Обезглавленные и рассечённые тела перевезли из Преображенского на Красную площадь и побросали вокруг специально сооружённого каменного столба; головы казнённых воткнули на шесть спиц, вделанных в столб. Церемониймейстером сего представления был сам государь Пётр Алексеевич.
Через неделю после казни Пётр наконец счёл возможным тронуться в путь. Великое посольство действительно было велико: каждый посол окружил себя многолюдной свитой из своих дворян, холопов, прислуги, поваров, карлов; помимо них посольство сопровождали солдаты и священники. Огромный обоз с припасами, казной, заготовленными подарками растянулся на несколько верст.
Посольство выехало через Неглинные ворота, крытые листовой позолоченной медью, жарко сиявшей на солнце. Царица Евдокия Лопухина с сыном Алёшенькой и царевны наблюдали за выездом из особой пристройки над воротами, через окна с густой решёткой.
Царские приставы, думные бояре и духовные власти проводили послов версты две за городом и, простившись, повернули назад.
Неприятности начались, как только посольство пересекло русско-шведскую границу в Лифляндии. Псковский воевода заблаговременно известил рижского губернатора Дальберга о приезде послов, прося приготовить все необходимое. Дальберг в ответ заверил, что сделает все от него зависящее для достойного приёма почётных гостей, прибавив, впрочем, что «во всей Лифляндии большой неурожай и великие послы, надеюсь, удовольствуются тем, что найдётся».
В Нарве, однако, ни кормов, ни подвод не оказалось. Пришлось ехать кое-как своим ходом, на лошадях, изнурённых долгой дорогой по распутице. На запросы послов Дальберг твердил одно: в городе и окрестностях лошади с голоду дохнут.
Рига конец 17 века
Тем не менее под Ригой послов ждали шесть довольно порядочных карет (в том числе одна золочёная) и рота знатных горожан на сытых, справных лошадях. Пётр покосился на них, но от высказывания неудовольствия в адрес городских властей воздержался, тем более что далее послы въехали в город с подобающим их достоинству громом: под трубные звуки оркестра и орудийные залпы.
В Риге пришлось против воли задержаться на целую неделю – в день приезда посольства вскрылась Двина, и о переправе нечего было и думать. От нечего делать Пётр с послами отправились осматривать городские укрепления. Но только они навели на крепость подзорную трубу, как прибежал переполошившийся караульный офицер и пригрозил применить оружие, если послы не оставят это занятие. Дальберг, к которому Лефорт обратился с жалобой, полностью одобрил действия караула, заявив, что иностранцам строго воспрещается осматривать стены и башни крепости. Пётр молча проглотил обиду. Все же кое-какие наблюдения он успел сделать: гарнизон насчитывает около тысячи человек, укрепления во многих местах не доделаны... Может, сгодится при случае.
План Риги
С каждым днём, проведённым в Риге, Пётр убеждался, что на его послов здесь смотрят как на нежелательных и обременительных гостей. Дальберг не удостоил их приёмом – раз едут не к его государю, так и незачем. Конечно, он знал о присутствии в посольской свите самого царя – слух об этом бежал далеко впереди посольства, – но считал, что это обстоятельство ни к чему его не обязывает, ввиду принятого Петром инкогнито.
К неприятным впечатлениям от подозрительного и брюзгливого старика губернатора прибавилась досада на рижан – купцов и бюргеров, которые за все ломили бесстыдно тройную цену. В день отъезда из Риги возникли ссоры с хозяевами домов, где квартировались послы. Даже Дальберг, которому пришлось вмешаться, нашёл выставленные счета непомерными.
Когда, наконец, Двина унесла последние льдины в море, посольство, проклиная горожан и губернатора, покинуло негостеприимную Ригу. В письме к одному из московских адресатов Пётр подвёл итог рижским впечатлениям: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением».
Письмо запечатал перстнем, специально заказанным в Москве перед отъездом. На горячем сургуче чётко отпечатались слова: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую».
Рижскую обиду Пётр припомнит шведам в 1700 году, когда будет объявлять войну Швеции. Плохой приём царя в Риге будет выставлен русским посольством среди главных причин к войне.
Истории от историка.