Шхуна, перевозившая русских волонтёров из Амстердама в Лондон, из-за непогоды почти трое суток держалась голландского побережья.
Лондон
Наконец рано утром 10 января, в сумерках, шхуна вошла в Темзу. Волонтёры разместились в трёх частных домах, снятых для них английским правительством. Королевский камергер от имени Вильгельма поздравил гостей с благополучным прибытием. Спустя три дня нанес частный визит и сам король. В Лондоне нашлось немало придворных дам, готовых предоставить плотнику Питеру более уютное пристанище в своей спальне, но он больше интересовался внутренностями общественных зданий – побывал в королевском научном обществе, королевском арсенале, на монетном дворе, в обсерватории и в парламенте, где, посмотрев на заседание в присутствии короля, заметил своим русским спутникам, что неплохо бы и им научиться говорить правду в глаза государю.
Заседание палаты общин
Впрочем, посетив театр, свёл кратковременное знакомство с актрисой Летицией Кросс (дамы почище всё ещё пугали его великосветскими манерами). Дома у себя Пётр принял лишь одну женщину – бродячую великаншу четырёх аршин ростом (аршин – 70 см), под чьей вытянутой рукой он прошёл не нагибаясь.
Но лондонские достопримечательности вместе с рассеянной светской жизнью вскоре надоели ему, и Пётр решил перебраться в Дептфорд – город доков и верфей, чтобы вплотную заняться теорией кораблестроения.
В Дептфорде
Летиция Кросс получила отставку. Трудная наука безболезненного расставания с любовницами всё ещё не входила в число наук, усвоенных Петром в совершенстве, и главным препятствием в её усвоении была скупость царя. Правда, пока он имел дело с московскими боярышнями, кукуйскими фрейлейн, дочерями голландских домовладельцев и их горничными, обходилось без скандалов – все они довольствовались небольшим подарком или одной оказанной им честью. Но когда Меншиков от имени царя передал Летиции Кросс последнее прости и пятьсот гиней, актриса, привыкшая опустошать вместе с сердцами английских лордов и их кошельки, взбунтовалась. Меншиков в душе и сам не одобрял подобной скупости в сердечных делах и потому слово в слово передал Петру все выражения, к которым прибегла недовольная Летиция. Пётр, однако, только ухмыльнулся: «Ты, Данилыч, думаешь, что я такой же мот, как ты. За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила». Меншиков пожал плечами. Что ж, какова работа, такова и плата. Господину уряднику, конечно, виднее...
Гинеи, потраченные на актрису, Пётр вернул, выиграв пари с герцогом Лейдским: царь выставил одного из своих волонтёров против знаменитого лондонского боксёра. Англичанину не поздоровилось.
В Дептфорде Пётр снял дом адмирала Джона Бенбоу (помните знаменитый трактир из романа Стивенсона?) и углубился в черчение корабельных планов и математические выкладки. Часто ездил на верфи и посещал Вулич, знаменитый литейным заводом и обширнейшим в мире арсеналом, – отведывать метания бомб и учиться морской артиллерии. В дни, когда английская погода была особенно английской, в походном журнале появлялась запись: «Были дома и веселились довольно», то есть пили целый день за полночь. Особенно бурно отпраздновали заключение договора на ежегодные поставки в России английского табаку. Пётр считал, что договор обеспечит казне 200 тысяч рублей чистого дохода. На радостях учинили такой бой с Ивашкой Хмельницким, больше какового и быть невозможно, со многим выкликанием «виват!». Да тут же сочинили и послали в Москву указ, который, против всех прежних указов, дозволял всем подданным, какого ни есть чина, никоциан курить и употреблять.
Между тем в Лондоне не забывали высокого гостя. В марте Вильгельм попотчевал Петра примерной морской битвой близ острова Уайт.
Морской бой
На обратном пути царь посетил Виндзор и нашёл, что дворец зело изряден. Однако поспешил в Дептфорд – верфь для него была привлекательнее.
Приезжали в Дептфорд английские епископы во главе с епископом Солсберийским Бёрнетом. Посидели полчаса, поболтали о том о сём. Несмотря на то что Пётр крайне заинтересовался устройством англиканской церкви с её подчинением королю, Бёрнет покинул Дептфорд в не совсем набожном недоумении относительно путей Провидения, вручившего такому необузданному человеку власть над столь значительной частью света.
А на другом берегу моря Лефорт, оставшийся в Амстердаме, читал весёлые письма волонтёра Михайлова и жаловался: «Господин коммандёр! Слава богу, што вы здорове живете у Лонду город, а мы здесь не очень веселием, для ради: у нас нету лакрима кристи и англески бутель сек нету. Если изволишь долги жить в Англески земла, пужалесту, прешли пития доброй; али я с кручина умру, али к тебе поеду. А воистине, без тебе нельзя мне жить, не забывай слуга твоё».
Весной Петр внял голосу доброго друга, и 25 апреля покинул Англию.
После его отплытия адмирал Джон Бенбоу осмотрел свой дом и пришёл в ужас. На стол королевской канцелярии лёг счёт, оплатить который адмирал намеревался заставить правительство, навязавшее ему таких постояльцев. Длинная опись повреждений повергла в дрожь королевского казначея. Полы и стены заплёваны, запачканы следами веселья, мебель поломана, камины полуразрушены, занавески оборваны, перины и подушки выпотрошены, картины на стенах служили мишенью для стрельбы, газоны в саду затоптаны так, словно по ним маршировал целый полк в железных сапогах... Да ни одна лондонская таверна не знала таких разрушений! Убыток, оценённый в огромную по тем временам сумму в 350 фунтов стерлингов, был адмиралу возмещён.
Неприятности нарастали как снежный ком. В середине апреля великому посольству стало известно, что цесарь – главный союзник России в войне с Турцией – приступил к переговорам с турками о мире, о котором за спиной великих послов особенно хлопочут Англия и Голландия, желающие, чтобы у Австрии развязались руки в надвигающейся войне с Францией. Пётр не сразу мог поверить в такое двуличие. Как же так? Вильгельм и Витсен, оба такие любезные, такие радушные, множество раз клялись ему в дружбе, заверяли в неизменной доброжелательности... Выходит, все это время под дружелюбными масками таилось предательство? Вот, значит, какова истинная цена их любезного гостеприимства! Губами сладки, а сердцем горьки...
Петра душил гнев. Он выехал в Вену, надеясь уговорить цесаря продолжать войну. Ехал в почтовой коляске, намного опережая послов. 2 июня прибыл в столицу Саксонии, Дрезден.
Дрезден
Саксонский курфюрст и польский король Август находился в это время в Речи Посполитой, однако, зная о приезде царя, распорядился принять высокого гостя как его самого. Петром вновь овладела страсть к таинственности: выходя из кареты, он прикрыл лицо шляпой и пригрозил покинуть город, если на него будут глазеть посторонние. Князь Фюрстенберг, встречавший гостя от имени Августа, с невозмутимым видом воспринял это чудачество и распорядился разгонять людей на тех улицах, по которым будет ездить царь.
Двое суток прошло в роскошных пирах и экскурсиях. Пётр посетил кунсткамеру, литейный двор и арсенал, где его внимание привлекло 450-фунтовое (около 185 кг) ядро, служившее Августу гимнастическим снарядом: «германский Самсон», как называли саксонского курфюрста, приподнимал его одной рукой на полметра. Царь с тремя волонтёрами едва смогли оторвать ядро от каменного пола. За прощальным ужином Пётр, пришедший в превосходное расположение духа, потребовал барабан и долго услаждал слух пирующих замысловатой дробью и боем, превзойдя, по мнению всех, в совершенстве игры самого искусного барабанщика. Затем он улёгся на рассвете в приготовленную для него в карете постель и прямо с бала отправился дальше, в Вену.
Замок Кёнигштейн
Кратковременную остановку он сделал только в замке Кёнигштейн, чтобы осмотреть две удивительные ёмкости: колодец глубиной 187 метров и винную бочку, вмещавшую 3300 вёдер; вино в ней сменялось через десять лет. С завистливым любопытством осмотрел Пётр сей удивительный снаряд, способный нанести сокрушительный удар Ивашке Хмельницкому, но в решительное сражение вступать не стал, ограничившись небольшой вылазкой.
Прагу проехал, не останавливаясь, и застрял на целую неделю в местечке Штоккерау, в четырёх милях от Вены, дожидаясь послов и ведя утомительные переговоры с цесарем об этикете въезда – традиционно важном вопросе для чопорного венского двора. Почести, о которых удалось договориться, были далеко не блистательны: венский двор не отказал бы в них последнему курфюрсту. Не желая ссориться с союзником, Пётр согласился на них; заметил только, что и с цесарскими послами в Москве поступлено так же будет. Правда, в отместку, во время аудиенции у императора, он одним махом расстроил весь церемониал встречи: пригласил Леопольда к окну и беседовал с ним стоя четверть часа, а выйдя из дворца, увидел гондолу на Дунае, прыгнул в неё и катался до вечера.
Вена
В Вене Пётр перестал играть в прятки и сбросил инкогнито. Он вступил в личные переговоры с канцлером графом Кинским, запросив его о дальнейших намерениях Австрии. Канцлер не спешил с ответом, зато каждый вечер приглашал царя с великими послами в оперу, где Пётр, изнывавший от нестерпимой духоты и жары, а ещё больше от нетерпения, то и дело выскакивал из ложи в галерею и глушил стаканами венгерское и другие вина.
Переговоры ни к чему не привели. Кинский заявил о твёрдом намерении цесаря заключить с турками мир. Пётр заволновался. В таком случае цесарь должен помочь ему вытребовать у султана Керчь: одного Азова недостаточно, чтобы прочно утвердиться на море. Кинский развёл руками. Без новой войны султан не уступит ничего, а император хочет мира. Если царскому величеству нужна Керчь, пускай он поспешит взять её оружием до начала мирных переговоров.
Вена
Делать в Вене больше было нечего. Пётр уже увидел все достопримечательности – церкви, дворцы, библиотеки, а моря и верфи тут не было. Он засобирался в Венецию, посмотреть на знаменитые грозные галеры, а пока, в ожидании разрешения республики на въезд русских волонтёров, усердно посещал придворные увеселения. 29 июня он пригласил весь венский двор на свои именины. Праздник начался серенадой, данной камер-музыкантами и итальянскими певцами в посольском саду, а когда стемнело, Пётр пригласил гостей на берег Дуная и сам зажёг фейерверк: при звуках труб и залпах орудий разноцветными огнями вспыхнули огромные латинские буквы «V.Z.Р.А.» (Vivat Zar Petrus Alexiowez). Бал продолжался до рассвета, среди гостей было много молодожёнов, решивших приурочить свадьбу к этому событию. Пётр с удовольствием проплясал с ними всю ночь и на следующий день похвастался в письме, адресованном в Москву: «Было у нас гостей мужска и женена пола больше 1000 человек, и были до света, и беспрестанно употребляли тарара, тарара кругом, из которых иные и свадьбы играли в саду».
В ответ цесарь решил повеселить гостя великолепным маскарадом – так называемым Wirtschaft, на который приглашённые являлись в костюмах всех времён и народов, и, таким образом, в Хофбурге в этот день как бы оживала история человечества. Венцы не видели этого блестящего празднества уже двадцать лет (беспрерывные войны с Францией и Турцией принудили императорский двор к бережливости) и потому ожидали его с нетерпением.
Праздник в Хофбурге
В назначенный день Хофбург преобразился. Бал-маскарад проводился на половине императрицы. Здесь, в главной зале, двенадцать многоярусных хрустальных люстр и десятки настенных канделябров, отражаясь в четырнадцати огромных зеркалах, разливали ослепительный свет; расплавленный воск капал, как дождь, с тысяч свечей. По стенам висели дорогие картины в золочёных рамах, украшенных гирляндами, в воздухе благоухали цветы, расставленные так искусно, что зала казалась садом, а между кустами роз и купами левкоев, нарциссов, тюльпанов, весело смеясь и разговаривая, бродили гости – князья и княгини, герцоги и герцогини, графы и графини, наряженные древними германцами, римлянами, эллинами, испанцами, венграми, французами, московитами, голландцами, швейцарцами, турками, армянами, маврами, неграми, китайцами, индейцами, пастухами, солдатами, цыганами, евреями, рабами, трубочистами...
Пётр появился в одежде фрисландского крестьянина, которую привёз с собой из Голландии. Он быстро прошёл к своей подруге (на этот праздник гости обязаны были являться парами; подругой царя, к зависти других дам, была фрейлина фон Турн) и открыл бал. Веселились на славу: ужин и танцы затянулись до полудня. Вечером Петру был прислан в подарок бокал, из которого он пил, – стоимостью в две тысячи гульденов, и три лошади в богатом убранстве из императорской испанской конюшни.
Утром 15 июля все было готово к отъезду в Венецию: сундуки упакованы и привязаны к каретам, волонтёры сидели в экипажах. После короткой прощальной аудиенции у императора Петру подали почту из Москвы. Как обычно, первым он вскрыл конверт от князя- кесаря. Пробежал глазами строчки – и вдруг лицо его перекосила судорога, голова затряслась. Ромодановский сообщал, что возмутились стрелецкие полки, стоявшие на литовской границе, – прогнали полковников, захватили пушки, снаряды, казну и идут на Москву (это был последний стрелецкий мятеж в пользу Софьи). Пётр быстро посмотрел на дату – письмо было отправлено из Москвы почти месяц назад. Да царь ли он ещё?
Он опрометью вскочил в карету. Венеция, галеры, море – все к чёрту! Послышались крики возниц, защёлкали кнуты, и царский поезд тронулся – не на юг, а на север: в Москву.
Возвращение
Для Петра заграничная поездка стала как бы последним актом самообразования. Он не только воочию увидел материальное и культурное превосходство Запада, но и сжился с обычаями европейских стран. По возвращении в Москву Пётр жестоко расправился с мятежниками, которые выступали за московскую старину, решительно порвал со старыми традициями и приступил к преобразованию России на европейский лад.