Кто была первой правозащитницей в России? Одна из кандидаток на это звание — писательница, литературный критик и активистка Мария Цебрикова. Именно она написала открытое письмо императору Александру III, в котором под своим именем высказалась о ситуации в стране, и за это была отправлена в пожизненную ссылку.
«Всё, что есть честного в России»
«Ваше Величество! Законы моего отечества карают за свободное слово. Всё, что есть честного в России, обречено видеть торжествующий произвол чиновничества, гонение на мысль, нравственное и физическое избиение молодых поколений, бесправие обираемого и засекаемого народа,— и молчать», — написала женщина в 1889 году, в разгар реакции, когда все молчали.
Написала публично, не лично — письмо было разослано в редакции газет в России и заграницей, одновременно отправлено в правительственные учреждения, словом, было сделано всё, чтобы предать этот факт огласке. Надо отметить, что при этом автор нигде не подчеркивает специально свой пол, она пишет как гражданка, не как женщина.
К письму прилагалась брошюра «Каторга и ссылка», едва ли не более шокирующая, чем само письмо императору, содержащая факты об ужасных условиях жизни заключенных и ссыльных в империи.
Создание, печать и распространение письма и брошюры были тщательно спланированной и законспирированной операцией, которую Цебрикова провела с помощью друзей, но взяла ответственность полностью на себя. Как же ей это удалось?
Дядя-декабрист и Некрасов-начальник
Фигура Марии Константиновны (1835–1917) широко известна в узких кругах — как это часто и бывает со значимыми женщинами в истории. Родом из семьи декабристов (ее дядя, Николай Цебриков, был разжалован в солдаты за участие в легендарном восстании), она с детства впитала идеи просвещения и равноправия.
«Училась я самоучкой, — пишет она в автобиографии, — дядя-декабрист дал политическое образование». Семья совсем не способствовала тому, чтобы девушка занималась литературой: «Право писательства пришлось брать с бою. Не отец мешал; он говорил только, что бог не благословит завиральные идеи. Мать… жгла мои рукописи. Я зашивала их в юбки и, когда накапливалось достаточно черняков, носила их в гавань, в морские казармы, для переписки писарю, мужу няньки».
Тем не менее с 25 лет Цебрикова публикуется как писательница. А затем дебютирует как литературный критик и переводчица. Каждая статья становится для нее поводом поговорить о современности, о проблемах, которые ее волнуют. Так, анализируя женские характеры в романе «Война и мир» Толстого, Цебрикова пишет:
«Мы… создали наши права на то, чтобы жизнь наша была в наших руках, а не зависела от благосклонного взгляда мужчины или прихоти самодура, наши права на свое место в обществе, которое не он дает нам, а сами мы возьмем своими силами, на свою собственную жизнь, жизнь трудной и свободной деятельности, настоящую жизнь. Сильные этим сознанием, мы вступаем на новый путь».
Вместе с Евгенией Конради, Марией Трубниковой, Надеждой Стасовой и другими активистками Цебрикова добивается для женщин права получать высшее образование, способствует устройству Высших женских Бестужевских курсов.
Писательница сотрудничает с журналом «Отечественные записки», пока еще был жив Некрасов. И единственная осмеливается написать хвалебный некролог о нем, когда это еще не было принято. Параллельно она изучает медицину — в Швейцарии, в Цюрихском университете, потому что тогда, в 1870-е, в Российской империи женщинам еще не разрешали получать образование. Но вскоре ей пришлось оттуда уехать: в 1873 году русское правительство потребовало, чтобы учащиеся за границей женщины вернулись домой — из-за растущих революционных настроений. Уже тогда Цебрикова была под присмотром Третьего отделения.
Операция «Письмо»
В 1889 году Мария Цебрикова пишет «Открытое письмо императору Александру III», опубликованное Лондонским фондом свободной прессы — они издавали «Колокол» Герцена, «Записки» декабристов, сказки Салтыкова-Щедрина, запрещенные в России. Одновременно с этим писательница публикует подборку писем «Каторга и ссылка». Письма от каторжан она получает через их родственниц — матерей, жен, дочерей, которые обращаются к ней за помощью через организацию Красного Креста. Написание и публикацию письма Мария Константиновна обдумывает несколько лет, прекрасно понимая последствия этого шага. Сначала она пробует убедить коллег-писателей написать коллективное обращение к императору, но… никто не готов идти на такой риск! В конце концов, Цебрикова решается действовать в одиночку.
Вот как она описывает свои чувства в биографии, написанной уже в старости:
«Я задумала написать письмо лет за пять… Наконец, я почувствовала, что не могу далее тащить клячей свой воз по болоту. Видя всё, что творилось, я чувствовала бы себя опозоренной, если бы дольше молчала. К тому же давно я подбивала братию писателей подать общий адрес: что я — рядовая. Крупные имена всё-таки импонировали бы скопом. Ну я решилась пойти одна. Я не героиня. Как только мысль мелькнула, я всем существом знала, что сделаю».
В России напечатать такое невозможно — писательнице нужно выехать за границу.
Чтобы отвлечь полицию, она распродает имущество, якобы надолго уезжая читать лекции в Америку, и едет в Севастополь, где неделю дожидается выдачи заграничного паспорта.
В конце концов, когда она уже грозит письмом министру, Цебрикову отпускают:
«Письмо я везла с собой, из опасения обыска на границе заклеив листки в табачный картуз и заложив табаком».
Она приезжает в Париж, а черновики отправляет для публикации в Женеву. Друзьям за границей не удается ее отговорить, Мария Константиновна уже всё решила. 20 экземпляров брошюры и 50 экземпляров письма напечатаны без подписи (подпись была отпечатана в последний момент, на случай если полиция перехватит груз) и присланы бандеролью во Францию.
Часть тиража она оставляет друзьям для распространения в Европе, другую часть прячет на себе и возвращается в Петербург, еще часть готовится отдать для распространения по России. За один день в столице она развозит все запланированные экземпляры, шифрованным письмом дает знать друзьям за границей и в Москве, что можно рассылать остальной тираж. Дело сделано. Через несколько дней она уже арестована.
«Ей-то что за дело?» — пишет Александр III карандашом на полях письма и даже вроде бы обсуждает идею запереть «старую дуру» в монастыре. Но заграничные газеты шумят, история получает большую огласку. Печать в России в это время находится под властью цензуры, и любое свободное слово звучит как гром среди ясного неба.
«Царь не понял, зачем женщине было писать ему такое письмо и какое ей вообще было дело до его правления и процессов, происходивших в стране, — пишет в статье Виолетта Трофимова. — Для Александра III именно пол автора письма стал главной проблемой при восприятии этого текста».
Император не воспринял критику всерьез — высказанная женщиной, она как будто его не касалась. Письмо стало лишь досадным эпизодом для власти — но оно изменило жизнь самой Цебриковой.
«Если бы вы могли, как сказочный царь, невидимкой пройти по городам и деревням, чтобы узнать жизнь русского народа, Вы увидели бы его труд, его нищету… Вы увидели бы, как губернаторы ведут войско пристреливать крестьян, бунтующих на коленях, не сходя с облитой их потом и кровью земли, которую у них юридически грабят сильные мира. Тогда Вы поняли бы, что порядок, который держится миллионной армией, легионами чиновничества и сонмами шпионов, порядок, во имя которого душат каждое негодующее слово за народ и против произвола,— не порядок, а чиновничья анархия… И в обществе и народе не воспитано и не будет воспитано никакого понятия о законности и правде…» — в письме Мария Цебрикова последовательно пишет обо всех слоях общества, от аристократии до крестьян.
Она не призывает к бунту и насилию, ее путь всегда был путем последовательных реформ, но указывает на то, что в конце концов бунт будет неизбежен, если в обществе ничего поменяется.
«Я могу умереть, но не помогать смерти»
Письмо писательницы словно написано сегодня:
«Свобода слова, неприкосновенность личности, свобода собраний, полная гласность суда, образование, широко открытое для всех способностей, отмена административного произвола, созвание земского собора, к которому все сословия призвали бы своих выборных, — вот в чем спасение… Мера терпения переполняется. Будущее страшно… Я боюсь революции, боюсь крови. Я могу умереть, но не помогать смерти».
Марию Цебрикову высылают на север, в город Яренск на краю Архангельской области, потом в Сольвычегодск. Три года спустя разрешают поселиться в Смоленской области. Но до конца жизни въезд в столицы ей запрещен. А письмо продолжало расходиться — после революции 1905 года, размноженное на гектографе, оно было широко известно среди молодежи. И смысл своих произведений, публицистических или художественных, Мария Константиновна видела в одном:
«Нужно изо дня в день, из года в год будить совесть, и если слабо зашевелится укор ее, то и это хоть капля, отнятая у черта. Далеко не всё равно, совершается ли постыдное дело с меднолобою ясностью или смущенно, неохотно: выйдут разные степени зла».
«Мысли есть, но организм не выносит волнения работы», — пишет Цебрикова в старости, заканчивая автобиографию. Последние годы жизни она провела в Крыму, у родных, успев узнать о свержении самодержавия и о том, что ее страшные предсказания начали сбываться. В советское время имя писательницы оставалось на периферии интересов исследователей, поскольку она не отличалась радикальными взглядами.
«Ее сочинения нуждаются в переиздании, а ее биография — в дальнейшей популяризации», — заканчивает свою статью Трофимова.