В ноябре 1923 года в Париже появился полный грандиозных планов Николай Павлович Рябушинский с молодой женой. Десять лет назад, когда он начинал новую жизнь с Фернандой Рокки, братья оплатили его карточные долги с условием, что впредь Коля будет жить по средствам, начнёт «трудовую художественную жизнь» и пойдёт «счастливой дорогой серьёзно работающего человека».
Первый подход к антикварному делу оборвала война, заставившая Koly, как звала покинувшая мужа красавица итальянка, вернуться в Россию. Вторая попытка должна была увенчаться успехом — оставалось добыть средства. Дела у Рябушинских со скрипом, но пока шли, семейный капитал не был полностью растрачен — братья согласились ссудить его небольшой суммой, однако уверенности, что Коля не спустит деньги в казино или истратит на наряды жены Ксении, по-прежнему не было.Содержимое квартиры на Елисейских Полях, которую в письмах он называл «моя квартира-магазин», весной 1920 года было продано. «Там было так много прекрасной мебели, икон, картин, да одних костюмов пар тридцать», — переживал Николай Павлович. Помимо дорогих костюмов в квартире, судя по каталогу аукциона «собрания исчезнувшего г-на Рябушинского», находились картины, рисунки, иконы, бронза, серебро, фарфор, светильники, ткани, мебель — всего 292 предмета. Окажись кто-то из семьи в Париже чуть раньше, вещи удалось бы сохранить, но, как писала Евгения Павловна, все они тогда были ещё «в кочевом состоянии» и предотвратить распродажу не могли. Кое-что из вещей сестра всё-таки сумела забрать и украсить ими свою меблированную квартиру. Что касается вырученных от аукциона денег, то за покрытием долга за квартиру от них почти ничего осталось. Цены на антиквариат упали на 30−40 процентов, предупреждала брата Женя, так что ему вряд ли удастся что-то продать, кроме фламандского гобелена, за который можно выручить 15 тысяч франков, вполне приличную сумму.
Для открытия магазина денег было недостаточно. Николай попробовал получить от братьев ещё 30 тысяч. «Я обсудил вопрос о выдаче тебе дополнительной ссуды под обеспечение товарами в твоём будущем магазине; но <…> банки, по крайней мере — наши, не смогут выдать ссуды под такого рода товар», — ответил Михаил. «Чем было можно, мы тебе помогли, и тебе нужно было сообразовываться с теми средствами, которые находились в твоём распоряжении, и соответственно с ними планировать твоё дело». Николай Павлович тем временем упорно продолжал идти к поставленной цели. Денег на заграничных счетах у него не было, зато в Нью-Йорке хранились полотна старых мастеров, продажа которых могла поправить финансовое положение. Через свою «бывшую», Фернанду, успевшую выйти за американского миллионера, развестись с ним и выйти замуж за итальянского аристократа, удалось отыскать владельца нью-йоркской галереи, которому в 1916 году картины были переданы на хранение.
«Катастрофа в России лишила меня многого, оставив, однако, жизнь и бодрость, которыми хочу воспользоваться для дальнейшего существования», — писал Рябушинский г-ну Вимпе, требовавшему компенсировать расходы по хранению и страховке картин, а также погасить числившиеся за Николаем Павловичем со времени пребывания в Нью-Йорке долги.
Если верить князю Петру Михайловичу Волконскому, засвидетельствовавшему, что лично ему известный Н. П. Рябушинский, «проживающий по адресу 16, avenue Emile Zola, во время великой войны против Германии и её союзников был призван на действительную военную службу по мобилизации в конце 1915 года и состоял в Российской армии вплоть до большевистского переворота», то каким образом означенный господин в разгар войны оказался в Америке? Тут начинается самое загадочное.
В марте 1916 года в парижском художественном журнале «Кузен Понс», позаимствовавшем название у одноименного романа Бальзака, появилась заметка, из которой следовало, что по поручению группы русских капиталистов, озабоченных основанием новых заводов по производству боеприпасов и военного снаряжения, в Соединённые Штаты прибыл г-н Николай Рябушинский.
Чтобы добраться до Сан-Франциско, пришлось проделать долгий путь, лежащий через Харбин, Корею и Японию, что не помешало привезти с собой любимые художественные произведения, с которыми русский любитель прекрасного не расстаётся даже в путешествиях. «Это поистине утончённая роскошь — возить с собой подобную красоту», — восторгался автор рубрики «Великие любители», сообщая читателям, что прибывшие вместе с г-ном Рябушинским картины и несколько предметов мебели украсили номер нью-йоркского отеля «Никербокер» (Knickerbocker Hôtel), в котором остановился русский гость.
Но крайне сомнительно, чтобы сами Рябушинские подставили себя под удар, согласившись доверить столь ответственное задание «беспутному Николаше». Брат Коля мог представляться крупным финансистом, дипломатом и знатоком искусства, выполнявшим особое поручение. На самом же деле он прибыл в Штаты с единственной целью: продать американским неофитам коллекцию старых мастеров, воспользовавшись идеальной ситуацией, создавшейся по ту сторону Атлантики после отмены в 1909 году налога на импорт произведений искусства. На протяжении восьми лет, предшествовавших вступлению США в войну, обладатели «новых денег» активно приобретали работы старых мастеров, мечтая всем и во всём походить на европейских аристократов. «Мы переживаем падение Европы и возвышение Соединённых Штатов, — возмущался несметным обогащением американцев Михаил Павлович. — У них нет науки, искусства, культуры в европейском смысле. Они купят у побеждённых стран их национальные музеи, за громадный оклад сманят себе художников, учёных, деловых людей и создадут себе то, чего им не хватало».
Николай Рябушинский предлагал им статус и титул. Сам он ни происхождением, ни титулом похвастаться не мог, поэтому рекламировал коллекцию как собрание князя Голенищева-Кутузова. Для большего эффекта указывалась не только должность, но и служебный адрес бывшего владельца: «Глава личной канцелярии вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Зимний дворец, Петроград». На самом деле Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов был обедневшим графом, находившимся в очень далёком родстве с победителем Наполеона, светлейшим князем фельдмаршалом Михаилом Кутузовым, однако подобные тонкости американцам были неведомы. На досуге граф писал стихи, слыл тонким ценителем живописи и, не обладая серьёзным состоянием, сумел собрать изысканную галерею мастеров итальянской, немецкой и голландской школы. С наследниками, не разделявшими увлечения графа старыми мастерами, Николай договорился и, вряд ли будучи в состоянии выкупить картины, скорее всего, взял «на комиссию», пообещав расплатиться после. Мало кому удалась бы подобная операция, имевшая финалом аукцион в Большом бальном зале отеля «Плаза» на Пятой авеню.
Сработано было отлично. В разгар мирового пожара коллекция незаметно исчезает из России, не оставляя о себе никаких следов, кроме изданного с помощью Ассоциации американских галерей каталога. Аукцион в Нью- Йорке проходит успешно: проданы полотна Поттера, Рейсдала, Момпера, Пуссена, а тондо «Святое семейство» кисти Содомы уходит за рекордные 8500 долл. Из тридцати двух картин непроданными остаются шесть, которые в итоге Николаю и удаётся вызволить.
В конце 1924 года на авеню Клебер, 20, близ милых русскому сердцу Елисейских Полей, Николай Рябушинский открывает антикварный магазин: «Мебель, картины, ювелирные украшения (покупка и продажа)». На другом берегу Сены, на авеню Эмиль Золя, где у четы Рябушинских уютная квартирка, Сергей Виноградов находит милого Николая Павловича совсем не потерявшимся, а таким же жизнерадостным, как и прежде. «Оказалось, он стал антикваром, да не каким-нибудь, а одним из первых в Париже. Его магазин не где-нибудь, а на авеню Клебер, против отеля «Мажестик». Магазин полон самой превосходной стариной. <…> И когда он успел накопить знания и такое чутье к старине? Талант! И тут сказался талант!
Отличная квартира полна его экзотическими, фантастическими картинами, время от времени он устраивает выставки в Париже. По ночам с его балкона видна волшебно иллюминированная Ситроеном Эйфелева башня. В квартире прекрасная, юная 20-летняя последняя жена, русская, ласково смотрящая на Колю».
Кес ван Донген, написавший короткое предисловие к каталогу выставки своего русского знакомца, тоже в восторге от фантастических картин и от очаровательной Ксении. «Днем Рябушинский торгует антиквариатом, ночи он делит между живописью и молодой женой, и я не ошибусь, если предположу, что сегодняшний Рябушинский, увлечённый живописью и юной женой, гораздо богаче того, прежнего». Прелестная Ксения Фёдоровна так не считает. Киса обожает своего Толстенького, но вокруг столько состоятельных господ, оказывающих ей знаки внимания! Вот бразилец Рауль Мендес — не молод и не миллионер, каким когда-то был Толстенький, но у него особняк в Буэнос- Айресе, лошади, она ни в чём не будет нуждаться, а иногда даже помогать своему Родненькому. «Когда я смогу, я буду время от времени что-нибудь посылать, — но пускай это будет тебе каждый раз сюрпризом», — обещает Ксения Николаю Павловичу. Тот желает ей только счастья. «Сегодня у меня был серьёзный разговор с моей женой. Она просит свободы… Считая себя ответственным за будущее Ксении, я дам ей развод, только зная, в чьи руки я её доверяю», — пишет он сеньору Мендесу, надеясь, что они останутся добрыми друзьями. На память все трое фотографируются. Пока, впрочем, до развода ещё далеко.
Дела у парижских антикваров неважны, однако Рябушинский открывает филиал в курортном Биаррице. Виртуозный шрифт рекламного объявления выдает руку недавно приехавшего из СССР «созидателя миниатюр и виньет для коллекционеров» Сергея Чехонина: «Николай Рябушинский. Антиквариат. Мебель, картины, ткани. Старинные предметы искусства. Декорирование замков, вилл, квартир. Биарриц — Париж». Николай Павлович пробует идти по стопам Гиршмана. Он не только предлагает любителям старины фрески и иконы 14-го и 17-го веков, русский фарфор и русскую мебель, но и себя в роли декоратора. В качестве портфолио он готов представить фотографии интерьеров вилы «Чёрный лебедь» в Петровском парке, от которой после пожара остались только стены, мраморные фонтаны в саду да львятник, в котором он, к ужасу москвичей, держал двух тощих львов.
Интересно, каким образом Николаю удаётся находить во Франции качественный «русский товар»? Возможно, он имеет доступ к каналу, по которому из Советской России, активно торгующей художественными ценностями, в Европу поступает антиквариат? Евгении Павловне известно, что у брата имеется «свой» человек, способный добыть спрятанные в особняке на Берсеневской набережной бриллианты. «Конечно, если бы удалось, я бы очень дорого заплатила. Если ты думаешь, что можно попробовать, я бы переговорила о подробностях, так как план надо объяснить и сделать добавочный. Это следует предпринять теперь, пока не начались работы по ломке домов; ко мне писали, что трудно, но, думаю, что возможно попробовать». Если Николай и правда обладал такими невероятными связями, то вполне мог организовать и переправку на Запад принадлежавшего Михаилу «Моста Ватерлоо…» Моне…
В архиве французской полиции хранится донос внедренного в эмигрантские круги осведомителя, советовавшего обратить внимание на русского антиквара, владеющего ценностями, полученными в результате национализации большевиками частных состояний. Всех, кто побывал на советской службе, французские власти считали агентами ГПУ и коммунистами. Страдали даже знаменитости. На приехавшего весной 1930 года в Париж Сергея Эйзенштейна в префектуре и тайной полиции скопилось такое количество доносов, что создателя «Броненосца «Потёмкина»» едва не выслали из Франции.
Коммунистом, как утверждалось в доносе, Николай Рябушинский, конечно же, не был, но погреть руки на экспроприации ценностей мог вполне: вспомним письма сестёр и намёки на то, что Николай работает «в таком учреждении, что его все боятся». Нелицеприятные слухи эхом докатились до Парижа: Джон Боулт, тот самый, который назвал Николая «плейбоем Восточного мира», даже полвека спустя уловил их отголоски в беседах с доживавшими свой век русскими эмигрантами.
Когда мировой экономический кризис захватил Европу, Николай Павлович забеспокоился. «Мне было грустно, Коля, прочесть из твоего письма, что дела антикварные совсем застыли и тебе приходится тяжело, — писал Михаил, повторявший как мантру семейный завет: — Сейчас везде так плохо, что те, которые выдержат, могут рассчитывать на успех, когда станет лучше. Как не бывает и только хороших времён, так и не бывает и только плохих». «Всё-таки надежда, что при твоей энергии тебе удастся и теперь вывернуться и протянуть до возвращения более лучших времён», — утешал он дорогого Николашу, такого непутёвого, но такого родного! «Если есть на свете человек, о котором я всегда думаю с радостью, то это ты, и мало кому желаю и совершенно искренне успеха в жизни, т. е. хорошей жизни и комфорта, как тебе, — писал Михаил в канун нового 1936 года. — Мне говорили, что ты оставил свою старую квартиру и переехал в свою «лавку» и основательно там мёрзнешь. <…> Напиши мне подробно, как живёшь, как твоё самочувствие, как «лавка», как идут дела, были ли удачные покупки и продажи… как твои планы; что ты слышал об Ксении Фёдоровне, будешь ей писать, пошли мой сердечный привет».
Получив в 1933 году развод, очаровательная Ксения уплыла в Бразилию, но быстро устала от однообразия Буэнос-Айреса («Когда привыкаешь жить в Париже, то в другом месте невольно задыхаешься») и отправилась путешествовать. Из Цейлона, Индии, Китая, Японии Киса посылала открытки, напоминая, что постоянно думает и беспокоится о Родненьком. «Ксения Фёдоровна вернулась из кругосветного путешествия: Индия, Южная Америка и США. В ней есть что-то от мистери вумен», — записал в дневнике 15 января 1936 года Михаил, ужинавший с ней и братом, перебравшимся на левый берег Сены.