В голове каждого француза есть крохотная жилка, которая никогда не перестаёт пульсировать. Это вовсе не область мозга, связанная с сексом, о котором французы на самом деле довольно легко забывают - когда, например, обсуждают еду, болезни или права рабочих. И это не колония бактерий, которая проникла в череп из какого-то на редкость живого сыра. Нет, речь идёт о мозговых клетках, обдумывающих идею о том, что Барак Обама должен был родиться французом. И что Нил Армстронг, ступивший на Луну, должен был говорить о «гигантском прорыве для человечества» на французском языке. И вместо глобальной сети гамбургеров мир должен быть опутан «говядиной по-бургундски» на вынос. Да, все мы обкапались бы соусом, но французский инженер изобрёл бы гениальное устройство для его сбора. Короче говоря, эти пульсирующие нейроны неустанно твердят о том, что Америка на самом деле должна была стать заморским департаментом Франции, вроде островов Карибского бассейна - Мартиники и Гваделупы.
Ответ на это предложение вполне очевиден и сам по себе содержит вопрос, почему английские слова debacle, disaster, calamity, defeat (все так или иначе означающие катастрофу) изначально заимствованы из французского языка. Как ни грустно это признавать, но у Франции был шанс в Америке, и она его упустила. Причём, не единожды, но на каждом этапе войны, в течение всего столетия полной неразберихи. Дело в том, что в какой-то момент у французов был готов мастер-план по колонизации не только Канады, но и всей Северной Америки, и как мы увидим, у них имелись все возможности претворить его в жизнь. Но они проиграли или распродали всё, что можно, за исключением разве что пары островов и названий некоторых улиц в Новом Орлеане.
Французы могли бы возразить на эту наглость, сказав: «Oui, mais (Да, но) вы, бритты, потеряли ещё больше, поскольку Северная Америка была вашей колонией, пока вас бесцеремонно не выперли оттуда революционеры, которые вдобавок скинули в Бостонскую гавань целый груз с вашим драгоценным английским чаем». Туше! Oui, mais, даже если считать в квадратных километрах, это некорректное замечание, поскольку Британия всегда владела колониями лишь на относительно узкой полоске восточного побережья. И гораздо важнее то, что в британских мозгах напрочь отсутствуют эти пульсирующие нейроны. Во всяком случае, если они и пульсируют, то уж точно не по поводу Америки: у них есть гораздо более существенные поводы для головной боли. Бритты не рвут на себе волосы из-за «утраты» их американских колоний. Их вполне устраивают независимые американцы, они видят в них дальних родственников, которые разве что коверкают их язык. Они довольно успешно сотрудничали с Америкой в таких проектах, как освобождение Европы и изобретение поп-музыки. И у них нет ни малейшего желания править Техасом. Между тем французы по сей день нервничают из-за Америки, как если бы она улизнула из-под носа - ну, вроде как отлучилась в туалет, а сама шмыгнула на улицу через чёрный ход ресторана, или, скажем, повела себя, как неизвестный актёр, который уехал из Франции, а потом прославился на весь мир. Их подсознание сходит с ума, и неслучайно они постоянно стонут из-за того, что французский не стал языком международного общения. Трагикомизм ситуации заключается в том, что поражение Франции в Америке спровоцировали французские солдаты, которые угрожали жестокой расправой безоружной англо-американской корове… Сегодня среднестатистический француз даже не знает, как много они потеряли.
Они смутно припоминают, что Франция владела Луизианой даже некоторое время после провозглашения независимости Америки, и в редкой критике Наполеона Бонапарта нет-нет да и проскочит упрёк в том, что он продал этот последний уголок Юга США тем, кто говорит по-английски. Только вот современным французам невдомёк, что Луизиана изначально была вовсе не уголком, а гораздо более крупным и лакомым куском. Когда всё только начиналось, французская территория Луизианы, своим названием призванная польстить Людовику XIV, занимала практически треть территории нынешних США. По площади она была сопоставима со всей Европой, просторы этой неизведанной земли тянулись от Великих озёр до Мексиканского залива, от Иллинойса до границ на полпути к Тихому океану. Луизиана задумывалась как барьер, защищающий от бриттов и испанцев, исследующих Запад, но была также попыткой взять в кольцо нефранцузские колонии на Атлантическом побережье, от Новой Англии вниз к испанской Флориде, и - pourquoi pas? Почему бы нет? - спихнуть их в океан и предъявить права Франции на весь североамериканский континент. Смелый был план - и он мог бы осуществиться.
Начало разыграл, совсем как в мольеровской пьесе, лишённый духовного сана священник в кудрявом парике. Рене-Робер Кавелье де Ла Саль, сын нормандского купца, учился в иезуитском колледже, но был исключён по причине, как он сам писал, его «моральной нетвёрдости». Решив попытать счастья в дальних краях, в середине 1660-х годов он отправился из Франции в Канаду, и вскоре его можно было встретить странствующим по рекам и озёрам в поисках кратчайшего пути в Китай.
Он так загорелся этой идеей, что, когда получил кусок земли под Монреалем, соседи-поселенцы в шутку стали называть его la Chine (Китай). Впрочем, Ла Саль не давал сбить себя с пути и объединил усилия с Тонти, сыном итальянского банкира, могучим мужиком, у которого гранатой оторвало кисть; Тонти заменил её железным кулаком, который часто использовал в качестве биты.
В первый же день нового, 1682 года Ла Саль и Тонти оделись потеплее и отправились из Форта Майами, что на юго-западном берегу озера Мичиган, неподалёку от нынешнего Чикаго, искать Китай. Пограничные «форты», зачастую размером чуть больше бревенчатой хижины, окружал высокий частокол, призванный убедить недружелюбных индейцев в том, что нападать опасно. Индейцы были храбрыми воинами, но не самоубийцами: как заметил один иезуитский священник, «они воюют, чтобы убивать, а не для того, чтобы быть убитыми». Но всё равно, покидая крохотный форт, Ла Саль сознавал, что оставляет позади последнюю опору и вступает в мир дикий и непредсказуемый. Кстати, это была одна из причин, почему, помимо 22 вооружённых французов и 18 индейцев, он взял с собой в поход также священника. Ла Саль подумал, что ему, возможно, понадобится кое-какая помощь свыше. Экспедиция начала медленно продвигаться сквозь снежные заносы к югу и 6 февраля вышла к берегу Миссисипи. Её воды были ледяными, поскольку верховье находилось в 400 км к северу, но река была широкой и быстрой и выглядела судоходной. Поэтому Ла Саль сотоварищи построили каноэ и двинулись вниз по реке: они дрейфовали до самого Мексиканского залива, преодолев в итоге 1000 с лишним км к югу.
Надо думать, Ла Саль тогда догадался, поскольку буддистских храмов по пути так и не встретилось, что река не ведёт в Китай, но зато это путешествие позволило открыть вполне плодородные земли, не утопающие в снегу, - и это было в новинку для французских исследователей, привыкших бороздить просторы Канады. Ла Саль был настолько доволен своим открытием, что решил закрепить господство Франции над этим обширным регионом - вдоль всей Миссисипи - хотя и не знал, откуда эта река берёт начало - и её притоков, 1500-км реки Огайо, вплоть до северо-восточной границы с английскими колониями.
Так что он надел красный плащ с золотой вышивкой, который прихватил с собой на случай встречи с китайским императором, и провёл церемонию наречения. В присутствии адвоката изготовленная из расплавленного котелка пластина была прибита гвоздём к гигантскому кресту, и так Ла Саль информировал мир - ну, или, по крайней мере, его франкоговорящих граждан - о том, что отныне здесь проходит официальная южная граница новой территории - Луизианы.
Ла Саль вернулся на север и самонадеянно постановил, что одна из территорий, по которой он путешествовал - Иллинойс, к западу от английских колоний, - должна стать новым эпицентром французской колонизации. Он справедливо рассудил, что здешний климат куда милосерднее, чем в Канаде, а потому земля будет гораздо плодороднее. К тому же она изобиловала бобрами.
Регион издавна служил охотничьими угодьями для ирокезов, но они были в хороших отношениях с французами, так что Ла Саль не видел препятствий для немедленного запуска программы колонизации. Его первоначальный замысел состоял в том, чтобы переселить сюда 15000 человек, которым, как он предсказывал, будет гораздо легче обосноваться в этих краях, чем бедным замерзающим рыбакам и охотникам на севере. К тому же Франция была самой густонаселённой страной Европы, 19 миллионов в сравнении с британскими 8, и пожертвовать 15000 крестьян могла безболезненно. Впрочем, амбициозный план так и не стронулся с места, и по самой французской из всех причин. Священник, который всегда сопровождал Ла Саля в его путешествиях и благословлял его открытия, не принадлежал к лагерю иезуитов - самому могущественному католическому ордену во Франции, а был реколлетом, монахом реформированного францисканского духовного ордена.
Иезуиты очень активно занимались колонизацией Канады и на коренных жителей, индейцев, смотрели примерно так же, как светские поселенцы - на бобровые шкуры: короче говоря, они хотели быть монополистами. Для Ла Саля ситуация осложнялась тем, что иезуиты имели влияние на губернатора Нувель Франс, 60-летнего Ла Барра, который уже готовился к встрече с Создателем, и все вместе они написали Людовику XIV прошение, чтобы вездесущего Ла Саля отстранили от дальнейшей колонизации. К огорчению Ла Саля, Людовик согласился и в ответном письме губернатору написал, что исследования земель за границами Канады «совершенно бессмысленны, и подобные экспедиции следует запретить». Негативную волну подняли и франко-канадские купцы, которые не желали конкуренции со стороны новых южных территорий. Какой-то странный антиамериканский ген, казалось, помешал французским купцам задуматься: «Супер, мы можем открыть новые торговые центры в Иллинойсе!» В общем, реакцию соотечественников на идею Ла Саля можно описать так: «Нет, нам не нужен твой выигрышный лотерейный билет. Во-первых, ты вписал цифры авторучкой не той марки. Во-вторых, нам совсем не улыбается идти за выигрышем целый километр пешком». Поразительно, но Ла Саль не опустил руки.
Он вернулся во Францию разрабатывать план захвата на побережье Мексиканского залива и в Техасе испанских колоний, чтобы те не мешали французской колонизации в регионе. Всё, что ему нужно, сказал он, это 200 солдат. Основные же силы он собирался сформировать из дружественных ирокезов, которые наверняка прониклись ещё большей симпатией к французам теперь, когда их охоте в Иллинойсе ничего не угрожало. Этот доклад Людовик XIV выслушал с удовольствием: больше всего на свете ему нравилось посылать французские войска в атаку.
Ла Саль обращается с просьбой к Людовику XIV. Гравюра по рисунку Адриена Моро.
Так что король план поддержал, и в июле 1684 года Ла Саль отбыл из Франции на 5 кораблях, с 200 солдат и сотней гражданских колонистов. Впрочем, что неудивительно, вместо того чтобы поручить руководство экспедицией человеку, знающему местность - Ла Салю, морское ведомство назначило своего командующего, моряка-аристократа по имени Танги ле Галуа де Божё, сына королевского камердинера. В те времена считалось, что француз, не имеющий в своём имени хотя бы одного «де», способен возглавить разве что поход на мусорную свалку. Конфликт между Ла Салем и Божё вызревал в течение всего трансатлантического вояжа и обострился, когда один из кораблей пал жертвой пиратов в Карибском море. И то ли из-за того, что Ла Саль не смог найти устье Миссисипи, то ли потому, что Божё отказался следовать его указаниям, уцелевшие суда не пристали к показавшемуся берегу, а продолжили двигаться на запад, выискивая удобное место для швартовки, пока не случилась катастрофа. Один из кораблей подхватило подводное течение, и он затонул, унося с собой на дно груз продовольствия. Когда Ла Саль наконец ступил на сушу, он в ярости послал Божё «обратно во Францию», а может, куда подальше. Если так было на самом деле - другие источники обвиняют Божё в том, что он просто-напросто вышвырнул колонистов на берег, а сам удрал, - то жалеть об этой вспышке гнева Ла Салю оставалось недолго. Он построил форт и выгрузил провиант с единственного оставшегося корабля, «Ла Белль», трюмы которого были набиты сушёным мясом - 2000 кило, вином и бренди - 10 бочек, порохом - 4500 кило и ружьями, большими запасами соли, уксуса и растительного масла - видимо, они планировали найти картофель и начать производство чипсов.
Картина 1884 года, «Экспедиция Ла Саля в Луизиану в 1684 году». Корабль слева - «Ла Белль»
Вскоре был сооружён безопасный аванпост, и жизнь, похоже, стала налаживаться - пусть даже без Миссисипи. Оставив часть солдат и поселенцев в форте, Ла Саль отплыл на восток искать устье реки.
Несколько его людей двигались по мелководью на каноэ, а «Ла Белль» шла на глубине. Неудачи не замедлили себя ждать: капитан «Ла Белль» умер от удушья, уколовшись колючками опунции - род кактуса, а вскоре местные индейцы убили группу путешественников, среди которых был и помощник капитана корабля, когда те спали на берегу. Ла Саль решил, что единственный выход - поставить корабль на якорь, оставить на борту 27 мужчин, а также женщин и детей, а самому с отрядом солдат идти дальше на каноэ. Он обещал вернуться, как только найдёт устье Миссисипи. Но Ла Саль пропал на несколько недель, и вскоре запасы питьевой воды на корабле стали подходить к концу. Пятеро мужчин сели в баркас и отправились на поиски пресной воды, но не вернулись, так что тем, кто остался на борту, пришлось утолять жажду вином и бренди. Как ни печально, но даже французская печень не выдерживает длительную алкогольную диету, и когда люди стали умирать от обезвоживания, моряки решили возвращаться в форт. Однако среди них не было опытного капитана или штурмана, так что вскоре корабль потерял управление, его вынесло на топкий берег, где он увяз в трясине.
Парусник «La Belle», затонувший в 1686 г., был обнаружен в 1995 году в Мексиканском заливе у побережья Техаса.
Только 6 из 27 мужчин удалось спастись и добраться до форта. Когда Ла Саль вернулся в форт и узнал о том, что произошло, он принял единственное логичное решение - идти пешком в Канаду за помощью, то есть 1500 км, по дикой местности, - на этом фоне современные телешоу а-ля «Игры на выживание» выглядят вальяжными интервью знаменитостей в креслах.
Он взял с собой 36 мужчин, обещая остающимся в форте людям, что вернётся и спасёт их. Впрочем, к этому времени его авторитет лидера пошатнулся, что неудивительно, и он стал первым убитым в Техасе европейцем, получив пулю в голову от одного из своих людей - не иначе как в ходе спора о дележе мяса.
Французы никогда не были поклонниками вегетарианства и, похоже, от американской голубики попросту озверели. По жестокой иронии судьбы, карьеру одного из самых целеустремлённых и дальновидных французских исследователей оборвала одна-единственная пуля, выпущенная из мушкета, который он с таким трудом тащил из Франции. Если у Ла Саля было время на последнюю мысль перед тем, как его мозг навсегда отключился, он наверное пожалел о том, что не послушался Людовика XIV и не прекратил свои «бессмысленные открытия».
А тем временем через дебри Техаса, всё дальше к северу, пробиралась группа выживших французов, но их становилось всё меньше: ни дикая природа, ни враждебные индейцы их не щадили. В конце концов только 5 человек добрались до французского поселения в Канаде, и разумеется каждый из них божился, что не убивал Ла Саля. Никого из тех, кто остался в форте на берегу Мексиканского залива, больше не видели. Смерть Ла Саля не остановила Францию в попытках колонизировать Северную Америку. Французы по-прежнему устраивали набеги из Канады, доставая колонистов Новой Англии, и в 1689 году даже предприняли поход на большую и процветающую колонию Нью-Йорк, которую бритты только что выменяли у голландцев на Суринам.
К счастью для ньюйоркцев, французский флот заблудился в тумане и вернулся в Канаду. Французы не утратили интереса и к побережью Мексиканского залива. Похоже - спасибо Ла Салю! - они всё-таки поняли, что Миссисипи может стать грандиозным торговым путём между Канадой и островными колониями Карибского моря, которые становились всё богаче благодаря плантациям сахарного тростника. С тех самых пор, как европейцы впервые ступили на землю Америки, они рассматривали её как Эльдорадо, а сахар стал для них жидким золотом. К тому же его не надо было выкапывать из-под земли или платить за него - он рос на деревьях. Ну, хорошо, содержался в сахарном тростнике. Бритты особенно полюбили этот экзотический натуральный сладкий продукт, который вдруг оказался таким доступным и относительно дешёвым. Помимо использования сахара в десертах и выпечках, они стали применять его для изготовления спиртов и даже добавлять в чай, свой новый национальный напиток. Французы не так активно применяли сахар в выпечке и производстве алкоголя - у них было вино, - но обожали продавать его, вот почему сахар в гораздо большей степени, чем табак, финансировал войны в Америке и укреплял бриттов в их решимости до конца бороться за свои американские колонии.
Сахар, который покупали или производили бритты, не весь отправлялся в Старый Свет - он был важной составляющей в высокодоходной торговле между колониями и Англией. Хотя эту схему обычно называют трёхсторонней торговлей, на самом деле всё было гораздо сложнее. Товары английского производства, такие как ткани, отгружались в Африку, где на вырученные за них деньги закупали рабов. Этот живой груз везли через Атлантику, и тех, кто выжил, продавали сахарным плантаторам. Прибыли делали на сахаре, который либо отправляли в Европу, либо развозили по всему Атлантическому побережью изнывающим от ромовой жажды колонистам. Колонисты, в свою очередь, загружали те же корабли своей солёной треской, которую Африка охотно обменивала на рабов, поставляя их в северные колонии для работы на табачных плантациях или же продавая французам. За всем этим стояло величайшее человеческое унижение, но прибыли были баснословные, так что все предпочитали закрывать на это глаза: получая огромные барыши, бритты с французами даже забывали о том, что находятся в состоянии войны.
Между тем на море буйствовало взаимное пиратство, предпринимались попытки захватить друг у друга Карибские острова, но к концу XVII века в бизнесе установился некоторый порядок, и можно было не переживать, что кто-то перекроет канал поступления лёгких денег. Бритты стали крупнейшими работорговцами, французы - главными покупателями рабов, поскольку нуждались в постоянном притоке рабочей силы на свои сахарные острова - Сан-Доминго (Гаити), Мартинику и Гваделупу. Так, за период с 1687 по 1701 год численность рабов, закупленных французскими плантаторами, возросла с 28 000 до 40 000, и производство сахара, а также последующие прибыли увеличились прямо пропорционально. Пусть Франции не удалось - пока что - вытолкать бриттов в Атлантику, и Луизиана развивалась болезненно медленно, всё шло к тому, что Америка должна была стать источником солидных доходов для безденежных французов. И тут в дело вмешался шотландец, утопив их надежды в долговой трясине. Джон Ло из Лористона запомнился французским историкам как человек, ответственный за миссисипский «пузырь».
Звучит, как заразное тропическое заболевание, но фактически это то же самое, что и британский «пузырь Южных морей» - кризис фондового рынка Британии 1720 года в результате значительного падения цен акций «Компании Южных морей» после их спекулятивного роста.
«Компания Южных морей» была основана в 1711 году для торговли с испанскими владениями в Южной Америке. Является примером финансовой пирамиды. И такая же финансовая пирамида способствовала обвалу мировой экономики в 2008 году. Ло родился в Эдинбурге в 1671 году, в семье ювелира, который, как и многие ювелиры того времени, выступал и в роли банкира. Джону шёл только 17-й год, когда он унаследовал отцовское состояние и тут же решил посвятить свою жизнь его растранжириванию. Он вёл себя, как молодой денди, волочился за дамами высшего света, был завсегдатаем модных игорных домов Эдинбурга. И вскоре обнаружил, что, вместо того чтобы терять деньги, накапливает их, и всё благодаря своему блестящему математическому уму и нюху на удачные афёры.
Если верить Уильяму Харрисону Эйнсуорту, автору художественной биографии XIX века с броским названием «Джон Ло: Прожектёр», Ло пристрастился к карточной игре с высокими ставками «фараон», которую особенно любили понтёры, имевшие в ней лучшие шансы на выигрыш. Однако игра была популярна и среди бывалых игроков, поскольку банкир/дилер мог легко и незаметно жульничать; по этой же причине позже игра прославилась на Диком Западе как быстрый способ облегчения кошельков золотоискателей и ковбоев.
Эйнсуорт защищает Ло от нападок и обвинений в мошенничестве и цитирует французского аристократа, который говорит, что Ло был «настолько искусным игроком, что без всякого шулерства добивался невозможного, выигрывая баснословные суммы». Но по мере того как Ло колесил по Европе со своими мастер-классами по игре «фараон», его всё чаще вежливо просили покинуть некоторые крупные города, в том числе Париж, где король Людовик XIV лично подписал ордер на высылку. Тем более странно, что в 1715 году, когда Ло вернулся во Францию, почти сразу после того, как Людовик упокоился в гробу, регент, герцог Орлеанский, назначил его своим главным экономическим советником.
Герцог вовсе не планировал пополнять государственную казну за счёт организации турниров по «фараону», хотя правительства более позднего времени смекнули, что можно проделывать то же самое с помощью лотерей.
Ло, приятель герцога по игорным суаре ещё при жизни Людовика XIV, вернулся в Париж со свежей идеей - у него был готов надёжный план обогащения, и не только личного, но и целой страны. Герцога Орлеанского ничуть не смутило то обстоятельство, что другие европейские монархи уже вежливо отказали прыткому деятелю. Франция находилась в отчаянном положении - Людовик XIV своими военными авантюрами едва не разорил страну, - и новому правителю страны требовалось чудо. Система Ло была простой, оригинальной и очень убедительной, основываясь на том, что деньги генерируют богатство, переходя из рук в руки. Особенно если речь идёт о его руках, разумеется, но чем больше рук, тем лучше - это даёт возможность каждому продать свои товары или услуги. Например, у богатого парижанина А есть 1000 ливров - французская денежная единица того времени, - и он тратит их на высококлассную проститутку. Проститутка на эти деньги покупает кольцо с бриллиантом у ювелира, тот покупает на вырученные деньги шампанское у виноторговца, тот приобретает себе парик и костюм у портного, который испытывает на себе новый метод лечения сифилиса, и так далее, пока деньги опять не оседают в кармане богатого парижанина А. Все в выигрыше.
Это было прямо противоположно тому, что происходило в то время с французскими деньгами. Богатые аристократы обычно сидели на своей наличности, предпочитая жить на проценты. Им приходилось тратить огромные средства на поддержание красивой жизни, но всё-таки когда большие суммы лежали без дела. Ло со своим планом надеялся пробудить спящую наличность и запустить её в оборот. Как заверял он регента, это снова сделает Францию процветающей страной. Герцог всей душой поддержал идею, из-за которой плутоватого шотландца уже вышвырнули менее доверчивые страны, и в 1716 году Ло получил разрешение на открытие «Банк женераль», и тот начал выпускать банкноты, ценность которых обеспечивало королевское золото и серебро. Банк оказался таким успешным предприятием, что в 1718 году его переименовали в «Банк рояль» - Королевский банк, - и это было ещё одним подтверждением его надёжности со стороны верховной власти. Однако к этому времени он выпускал уже гораздо больше банкнот, чем могло обеспечить казённое золото и серебро, и уверенность в его репутации держалась лишь на высочайшем одобрении герцога.
Тем временем Ло создал компанию под названием Compagnie d’Occident - «Западная компания» - и благодаря связям в самых влиятельных кругах добился эксклюзивных прав на ведение торговли между Францией и Луизианой. Одновременно он начал выкупать землю на берегах Миссисипи по смехотворно низким ценам: заболоченные участки площадью в тысячи м² торговались за 1 шкурку бобра.
бобровые шкуры, подобные этой, тип груза, который Ла Саль и его люди перевозили в Новом Свете
Он не собирался ничего делать с этой землёй - это была чистой воды спекуляция, - но одна только новость о том, что сам Ло покупает земли, резко повысила уверенность в надёжности его компании, и она начала продавать свои акции загоревшимся идеей быстрого обогащения французам по стремительно растущим ценам. Ло взимал с каждой сделки свои личные 4%. На волне этого успеха Ло получил контроль над всеми колониальными компаниями, торгующими с Африкой, Китаем и Индией. А в 1719 году объединил их в монстра с оптимистичным названием Compagnie perpétuelle des Indes orientales - «Вечная компания Индий».
Как и следовало ожидать, он установил новую цену акций, вынуждая инвесторов отдавать 4 старые акции в обмен на 1 новую. Столь жестокую инфляцию он обосновал, расписав в красках несметные богатства этих неразвитых стран: тут вам и золото, и алмазы, и древесина, и меха и специи, не говоря уже о треске.
Он неустанно потчевал Францию сказками об огромных запасах полезных ископаемых в бассейне Миссисипи, пытаясь привлечь туда новых поселенцев. Пожалуй, это был единственный случай, когда Ло не соврал, но, к сожалению, нефть здесь нашли уже после того, как французы продали Луизиану. Желающих, впрочем, не нашлось, и тогда он - или его представители - прибегли к более циничной тактике вербовки, отлавливая бродяг, проституток, уголовников и сумасшедших, похищая детей. В общей сложности около 4000 будущих франкоамериканцев были посажены на корабли и вывезены в «форты», построенные вдоль всего северного побережья Мексиканского залива. В том числе в печально известном Билокси, разрушенном ураганом «Катрина» в 2005 году, но и тогда, в 1719 году, не менее гостеприимном местечке, поскольку французы построили своё поселение практически над деревней индейцев.
Глобальная торговля на реке Миссисипи
Вскоре начал отчётливо проявляться чисто спекулятивный характер колонизации, и все 40 поселений Луизианы, - в долинах Миссисипи и Огайо, в Техасе и прериях, - оказались на грани вымирания, главным образом из-за того, что Компания имела дурную привычку не расплачиваться за меха и другие товары, которые закупала. В результате почти все иммигранты новой волны умерли или подались в другие края, чтобы обустраивать собственные независимые общины. Между тем во Франции ловкость и самоуверенность Ло ещё позволяли ему удерживаться на плаву. Он произвёл слияние Компании и Банка, в январе 1720 года добился своего назначения на должность главного финансиста Франции и даже организовал кредитование государства на сумму свыше миллиарда ливров - кредит, разумеется, был предоставлен в его собственных банкнотах. Всего за какие-то 3 месяца стоимость акций его новой компании выросла с 500 ливров до умопомрачительных 20000 ливров, а это рост в 4000%, что, согласитесь, великолепно по всем нормам расчёта доходности.
И в этот момент некоторые хитрые акционеры изъявили желание обналичить свои инвестиции, s’il vous plaît (будьте добры), и начали продавать акции. Другие попросили обменять милые сердцу банкноты «Банк рояль» на твёрдые слитки ценного металла - они имели на это полное право, - но с изумлением обнаружили, что у банка миллиард ливров в банкнотах находится в обороте, а всего 300 миллионов обеспечено золотом и серебром. Система затонула так же быстро, как тот грузовой корабль в болотах Миссисипи, потянув с собой на дно всех её участников. Ну, или почти всех: Ло, капитан корабля, в декабре 1720 года бежал в Венецию, бросив Францию на произвол судьбы. За время своей деятельности он убедил около миллиона французских семей купить акции его компаний, и все эти люди в итоге остались с ничего не стоящими бумажками на руках. То же самое случилось с теми, кто держал его банкноты в сейфах или под матрасами. «В январе прошлого года у меня было 60 тысяч ливров в ценных бумагах, - писал в 1721 году один французский адвокат. - Сегодня мне даже не на что купить рождественские подарки своим слугам». Это лишний раз доказывает, насколько болезненным было падение.
Продолжение