Петр I наказывает генерал‑полицмейстера А. Дивиера. Гравюра. 1843 год
Петр Великий и его легендарная «дубинка».
В народном сознании и многочисленных литературных «анекдотах» Петр I предстает, помимо прочего, еще и скорым на расправу с жуликоватыми фаворитами, нерасторопными чиновниками, хитрыми слугами правителем. «Петр Великий вообще любил скорое исполнение правосудия. За шалости и другие легкие проступки он наказывал своею тростью так, что наказанные еще через несколько часов потом могли чувствовать действие сего поспешного правосудия»1.
Образ русского царя, собственноручно поучающего провинившихся уму-разуму, закрепился в русской истории только за Петром I. Причем в России «все состояния без разбора были равны пред его дубинкою»2.
Характерно, что большинство «поучаемых» считали за честь почувствовать на себе тяжелую длань монарха. Сами же орудия экзекуций, именующиеся где «тростью», где «дубинкой», где «палицей», где «палкой», после кончины императора почитались как святыни и хранились в петровских дворцах Ревеля, Нарвы, в городской думе Царицына, петербургской Кунсткамере, Эрмитаже, Оружейных палатах Москвы и Дрездена.
Но чем же все-таки царь «поучал» своих подданных? В преданиях и «анекдотах» фигурирует абстрактная «дубинка» — например, в «анекдотах» о шуте Балакиреве, нередко подвергавшемся царевым «вразумлениям». В предисловии к одному из ранних изданий этих занимательных историй говорится: «Воспоминания о дубинке Петра Великого нынешним читателям могут показаться несколько жестокими. Но надобно припомнить простоту тогдашних нравов. В то время это было в порядке вещей. Удары, получаемые из рук царских, не только не бесчестили, но еще и возвышали во мнении людей, получавшего оные: “Стало быть, монарх любит, коль из своих рук жалует”»3.
Не все, однако, желали признаваться, что поколочены царем. Не афишировал эти «поучения» и сам Петр. Царский механик А. К. Нартов свидетельствует, что «воспитательные мероприятия» в отношении проштрафившихся сановников происходили в государевых покоях — кабинете или токарне. «В сих-то комнатах оказываемо было монаршее милосердие и скрытое хозяйское наказание, которое никогда не обнаруживалось и вечному забвению предаваемо было. Я часто видел, как государь за вины знатных чинов здесь дубиною потчевал и как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили, чтобы посторонние сего не приметили, и в тот же день к столу удостоиваны были. Но все такое исправление чинилось не как от императора к подданному, а как от отца к сыну»4.
Одним из тех, кого царь регулярно учил уму-разуму, был А. Д. Меншиков. Слухи об этом ходили по всей столице и позднее стали частью легенд Петровской эпохи. Нартов описывает случай, когда вскрылась очередная финансовая махинация князя. И хотя «вина была уголовная, государь наказал Меншикова только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне выколотил дубиной и потом сказал: “Теперь в последний раз дубина; ей, впредь, Александра, берегись!”»5.
Не о данном ли происшествии идет речь в записках вице-адмирала Ф. Вильбуа? После завоевания Прибалтики Петр узнал, что из-за поборов со стороны Меншикова ливонцы начали покидать свои земли. «Прибыв в Ливонию, царь холодно обошелся с фаворитом. Мотивы этого он ему объяснил в грубых выражениях. <…> Говорят, царь бил Меншикова палкой, и в этом нет ничего удивительного: это было не в первый и не в последний раз. Хотя это покажется невероятным, тем не менее, это правда. Тем, кто знал этого государя, известна его манера общаться с подчиненными, — если он не хотел предавать их законному правосудию. В каждой стране — свои обычаи, свой государь, свой характер»6.
Что царь неоднократно «угощал» светлейшего палкой, или, точнее, тростью, не забыли и в послепетровское время. Англичанин Ф. Дэшвуд, посетивший Петербург в 1733 году, отмечал: Петр имел обыкновение приходить в коллегии в четыре часа утра, и, если чиновники опаздывали, он, дождавшись их, крепко колотил тростью — в частности, много раз проделывал подобное по отношению к князю Меншикову, главному министру и фавориту. Последний же рад был отделаться подобным отеческим «внушением».
Меньше повезло обер-прокурору Г. Г. Скорнякову-Писареву, курировавшему «на паях» со светлейшим строительство Ладожского канала. Фельдмаршал Х. А. Миних в 1723 году оказался свидетелем следующей сцены: прибывший на канал царь остался недоволен ходом работ, назвав Григория Григорьевича «бездельником». «Все думали, что государь будет бить тростью Писарева, и Писарев сам того желал, дабы получить прощение и избегнуть следствия»7. Но эти ожидания не оправдались — Петр не стал наказывать нерадивого чиновника своей державной рукой, а приказал отдать его под суд.
Не избежал царского «рукоприкладства» и первый генерал-полицмейстер Петербурга А. М. Девиер. В одном из «анекдотов» говорится о том, как Петр, инспектируя вместе с Девиером городские дороги, увидел испорченный мост, вышел из одноколки, приказал денщику поправить доски, а генерал-полицмейстера тут же поколотил своей «палкой», приговаривая: «“Впредь будешь ты лучше стараться, чтобы мосты были в надлежащей исправности, и сам будешь за этим смотреть”. <…> Между тем мост был починен, и гнев у государя прошел. Царь сел в одноколку и сказал полицмейстеру весьма милостиво, как бы ничего между ними не случилось: “Садись, брат”»8.
Как видим, образ скорого на расправу царя возник не на пустом месте — Петр I в самом деле собственноручно наказывал нерадивых сановников, но не «дубинкой» в грубо‑буквальном смысле слова, а тростью, с которой практически не расставался. Одно из подтверждений находим в «Записках» генерал‑поручика В. А. Нащокина, бывшего свидетелем конвоирования в 1720 году пленных шведов. Во время учреждения конвоя Петру I не понравилось поведение капитана Петра Иванова, которого «государь при всей той оказии бил тростью»9.
Наибольшее количество преданий, связанных с петровской тростью, записано в Эстляндии в XIX веке; все они имеют отношение к дворянину Рамму.
После падения Ревеля Петр, проезжая мимо одного замка, решил здесь отобедать. Владелец — приверженец старой шведской власти Рамм — ответил, что не желает принимать у себя официальных лиц, сославшись на прежние права, которыми пользовались эстляндские помещики. Петр вспыхнул, вошел в замок и тростью хорошенько «прогулялся» по спине дерзкого, а утолив гнев, остался у Рамма обедать. За столом произошло примирение. Расставаясь, царь спросил, какой милости Рамм ждет от него. «Государь! — ответил хозяин, — подари мне трость, которою меня наказывал: она будет памятником моего заблуждения, царской горячности и великодушия великого человека»10. Так петровская трость осталась в замке и более двух столетий хранилась у потомков Рамма в качестве семейной реликвии. Была она деревянная с круглым серебряным набалдашником. О ее дальнейшей судьбе поведал эстонский историк Ю. Куускемаа. После заключения пакта Молотова-Риббентропа (1939) Раммы уехали из Эстонии. Беженцев поселили на территории Польши. Однако в начале 1945 года из-за приближения линии фронта гражданское население отсюда эвакуировали. «Покидая дом, один из Раммов спрятал царскую трость в подвале за огромный платяной шкаф. Вновь посетить свое временное пристанище в Польше ему удалось лишь в 1964 году. Дом уцелел. В подвале на том же месте стоял тот же платяной шкаф. Только… царская трость исчезла. Так пропал предмет, который сейчас по праву мог бы находится в музейной витрине»1