©Costa / Leemage / Vostock PhotoПроституцию не зря называют одной из древнейших профессий – этот сомнительный с моральной точки зрения бизнес сопровождает всю историю человечества, начиная от античности и древнего Вавилона. В истории нашей страны был период при последних четырех царях, когда проституция являлась легальной. «Профиль» расскажет об этой сфере дореволюционной экономики – как «рынок разврата» регулировался юридически, какие города лидировали по числу профессиональных «жриц любви» на душу населения и даже как один из классиков русской литературы оказался в японском борделе, работавшем по законам Российской империи.
Любопытный Антон Павлович
Дореволюционной проституции в каком-то смысле повезло – ее в самом практическом аспекте невольно описал один из талантливейших классиков русской литературы. Летом 1890 г. Антон Павлович Чехов пересек всю Россию, чтобы добраться до каторжного Сахалина. По пути к острову писатель задержался в Благовещенске, столице Амурской области, и – ничто человеческое ему не было чуждо – посетил местный «дом терпимости». Собственно, дальневосточная экзотика начиналась уже здесь – «дом» был японским, и работали в нем исключительно японки.
По полицейской статистике того года, накануне приезда Чехова в Благовещенске на 20 тысяч населения насчитывалось шесть легальных «домов терпимости», и треть их работниц приехали на заработки из Японии. «С Благовещенска начинаются японцы, или, вернее, японки, – писал Чехов в одном из интимных писем приятелю. – Это маленькие брюнетки с большой мудреной прической… Стыдливость японка понимает по-своему: огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. И все время смеется и сыплет звуком «тц». В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава зубками листок хлопчатой бумаги, ловит вас за «мальчика» и неожиданно для вас производит обтирание, при этом бумага щекочет живот. И все это кокетливо, смеясь».
Конечно же, это описание японского борделя в российском городе не предназначалось для публикации. Более столетия данное письмо в собраниях сочинений классика печатали без самых пикантных строк. Фраза «Когда из любопытства употребляешь японку» также содержится именно в этом интимном послании из Благовещенска, датированном 27 июня 1890 г. Чехов далее поясняет, что только это «употребление» позволило ему понять одного из знакомых журналистов, который вопреки всем нормам приличия той эпохи даже не постеснялся сфотографироваться с японской проституткой.
Словом, экзотический бордель классика русской литературы впечатлил. Не нам спустя век с лишним осуждать его – тем более, повторим, во времена Чехова проституция в Российской империи была абсолютно легальна.
«Правила для публичных женщин»
«Непотребство», как наши предки в прошлом именовали проституцию, в России запрещали и при Иване Грозном, и при Петре I, и при Екатерине II. Фактически проституцию легализовал император Николай I, утвердив в 1844 г. «Правила для публичных женщин и содержателей борделей». Спустя еще два десятилетия при Александре II из уголовного законодательства упразднили наказание за «непотребство» и сводничество, и с 1864 г. уголовное преследование полагалось не за проституцию вообще, а лишь за уклонение от полицейского и врачебного надзора в данном сомнительном бизнесе.
Легализация проституции прямо противоречила моральным нормам православия, тогда официальной идеологии Российской империи. Однако Николай I и его наследник были вынуждены пойти на такой шаг исключительно из практических соображений – нелегальная и никак не контролируемая проституция приводила к стремительному распространению сифилиса и венерических болезней. Ведь в ту эпоху средства предохранения и лечения от таких недугов были крайне примитивны, да и недоступны большинству населения.
С середины XIX в. учреждается обязательный медицинский надзор за легализованными проститутками, в крупных городах для этих целей создавались «врачебно-полицейские комитеты». Сам «рынок разврата» (это, кстати, вполне официальный термин, не раз встречающийся в бюрократических документах того столетия) достаточно подробно регламентировался юридическими нормами – например, хозяйкой борделя в царской России могла стать исключительно женщина, притом не моложе 35 лет. Такая норма вводилась для того, чтобы по возможности отсечь уголовный элемент от этого специфического бизнеса.
Законодательство содержало массу подробнейших норм об устройстве борделей. Например, хозяйка обязана была жить в своем публичном доме, вместе с ней мог проживать муж, но не дети. Было законодательно закреплено даже расстояние, обязательно отделявшее бордели от церквей и гимназий, – не менее 150 саженей (около 300 метров).
Утвержденные царем «Правила для публичных женщин и содержателей борделей» пытались защищать и права проституток – работать в «домах терпимости» разрешалось только с 21 года, в любой момент «падшая женщина» имела право покинуть бордель, даже если задолжала его хозяйке деньги. Конечно, юридическая легализация проституции не привела к искоренению массы связанных с нею проблем, однако способствовала хоть какому-то контролю со стороны медиков и властей.
В 1890 г. царское МВД опубликовало фундаментальный сборник с различной статистикой легальной проституции. Любопытна раскладка содержательниц публичных домов по вероисповеданию, дающая представление об этническом составе хозяев данного бизнеса. Так, в Москве 80% «бандерш» происходили из православных, в Петербурге 27% являлись лютеранками, т.е. в основном прибалтийскими немками. По официальной царской статистике, 130 лет назад среди легальных притоносодержателей в масштабах страны меньше всего было староверов – 0,4%. Для сравнения: православных насчитывалось 57%, иудеев –25%, протестантов – 7%, мусульман – 5%, католиков – 3%. Среди них имелось даже 2% «идолопоклонников», то есть различных язычников и буддистов.
Национальный состав проституток в дореволюционной России был достаточно пестрымPictures From History / AKG Images / Vostock Photo40 копеек за ночь
Регионы обширной империи имели свою специфику в данном бизнесе. Особенно выделялся Дальний Восток. Прежде всего здесь было мало женщин – так, в Хабаровске на исходе XIX в. женщины составляли менее 22% из числа постоянного русского населения, а во Владивостоке – менее 16%. Неудивительно, что в столице Приморья первый легальный публичный дом открылся уже в 1877 г., почти на заре существования города, когда в нем обитало всего 8 тыс. постоянных жителей. Спустя десятилетие во Владивостоке работало уже 9 публичных домов и сотни проституток.
По официальной полицейской статистике тех лет, в среднем по Российской империи одна профессиональная проститутка приходилась на тысячу человек. В столичном Петербурге официально зарегистрированных «падших женщин» было больше – две на тысячу горожан. Во Владивостоке же их насчитывалось в разы больше – аж 7 на каждую тысячу постоянного населения.
Значительную долю среди местных проституток, как мы уже говорили, составляли японки. В Благовещенске их была треть от общего числа легальных «жриц любви», а во Владивостоке, по данным полиции, – 83%, подавляющее большинство. Хотя, по данным полицейской статистики, в европейской части России иностранки составляли не более 3% легальных проституток.
Из 14 официальных публичных домов Владивостока 10 в том году были японскими. В сущности, большую часть легальной проституции в виде организованных классических борделей на нашем Дальнем Востоке, от Забайкалья до Приморья, на рубеже XIX–XX вв. создавал и контролировал именно японский бизнес.
Наверное, все сразу вспомнили про знаменитых гейш, но нет – в бордели на берега Амура и Уссури попадали не элитные «девушки для развлечений», а те, кого в Японии именуют «дзеро», обычные проститутки. Необычным было лишь отношение к этому специфическому ремеслу в японской традиции – если в России, согласно господствовавшей христианской морали, проституция воспринималась как постыдный грех, и даже ее легализация воспринималась как неизбежное зло, которое приходится терпеть, то в Японии коммерческие сексуальные услуги с древности считались почти обычным ремеслом, ничем не хуже прочих.
Поэтому японские бизнесмены с охотой открывали в царской России свои публичные дома, законопослушно становились на «врачебно-полицейский» учет и зарабатывали немалые прибыли. Ведь по законам Российской империи доходы «домов терпимости» налогами не облагались – цари легализовали проституцию не ради прибыли, а в целях пресечения неконтролируемого распространения венерических болезней.
С проституток и владельцев борделей лишь на уровне городских властей взимали взносы за организацию медицинского надзора и лечения. Так, в 1882 г. городская управа Владивостока обязала «дома терпимости» платить ежемесячно по 4 руб. с каждой работающей там женщины. В сравнении с доходами содержателей данного бизнеса это было немного – на Дальнем Востоке и тогда цены были повыше, чем в среднем по России. Если в Москве цена за визит в самый дешевый публичный дом тогда начиналась с 15 копеек, то во Владивостоке – с полтинника.
Японские публичные дома в Приморье и Приамурье в силу хорошей организации и строгого соблюдения медицинского контроля нередко числились в высшей ценовой категории. В Благовещенске конца XIX в. лучшие «дзеро» брали 3 руб. за визит или 6 руб. за ночь, а в столице Приморья их коллеги того же уровня квалификации были еще дороже – до 10 руб. за ночь. Большие для той эпохи деньги, когда средняя зарплата рабочего едва превышала 20 руб. в месяц.
Вообще, цены на подобные услуги весьма разнились по стране в зависимости от региона. Для богатых мегаполисов, например, Москвы и Варшавы, расценки были почти одинаковы: в самых дешевых легальных борделях за визит брали от 15 коп., а за ночь – от 50 коп. В наиболее дорогих варшавских и московских «домах терпимости» визит стоил 5 руб., а ночь – 10 руб. Самые дешевые бордели в Российской империи век с лишним назад располагались в Ферганской области, лишь недавно переставшей быть Кокандским ханством. Там в легальных борделях высшей категории за визит брали от 10 коп., а за ночь – 40 коп.
«Ужасы китайского квартала»
Показательно, что на 1908 г. лишь 6 из 16 официальных публичных домов Хабаровска были русскими. Большинство, 8 «домов», были японскими и еще 2 – китайскими. На самом деле реальная картина проституции сильно отличалась от официальной статистики – помимо зарегистрированных по закону «домов терпимости» повсюду работала масса нелегальных. Особенно много таких создавали на нашем Дальнем Востоке китайские мигранты, большинство которых также находились и работали на землях России нелегально.
По оценкам полиции, в 1913 г. на тысячу китайцев, работавших в Приморье и Приамурье, приходилось не более 30 китаянок. Неудивительно, что когда двумя годами ранее полиция провела рейд по двум улицам Владивостока, то насчитала там более 50 «домов разврата», в которых работало минимум 250 проституток. Из них японскими было 4 заведения с 22 «падшими женщинами», а все остальные «дома» были китайскими, с работницами из Китая. В отличие от японцев, китайцы не хотели тратиться на соблюдения предписанных законом формальностей, к тому же большая часть нелегальной китайской проституции контролировалась организованной преступностью.
Газеты нередко писали о самых черных и порою страшных фактах этой стороны жизни. Так, издававшаяся в Благовещенске газета «Амурский листок» 27 июня 1914 г. поместила статью под характерным названием «Ужасы китайского квартала» – местный журналист описывал, как хозяйка нелегального китайского борделя замучила до смерти 19-летнюю проститутку Юн-Хуа, а коррумпированная полиция отказалась возбуждать дело, признав, что несчастная «отравилась опиумом».
Во Владивостоке несколько раз безуспешно пытались наладить контроль за китайской проституцией. Этого требовала пугающая статистика – как минимум половина из нелегальных проституток, задержанных полицией и обследованных врачами, болели различными венерическими недугами. Весной 1907 г. по приказу губернатора Приморской области по всему Владивостоку расклеили переведенные на китайский язык объявления, в которых выходцам из Китая предлагалось в месячный срок зарегистрировать «дома терпимости». За такую регистрацию от имени губернатора обещали отсутствие полицейского преследования за прежнюю нелегальную деятельность и даже снижение для китайских проституток в два раза всех обязательных сборов за врачебный надзор по сравнению с тем, что платили японские и русские публичные дома. На столь щедрый призыв властей откликнулось ровно… ноль китайских воротил коммерческого секса.
В следующем, 1908 г. городские власти Владивостока попробовали пойти другим путем – наняли частного детектива из Китая, но как только тот принес первые данные на 451 нелегальную проститутку, тут же со стороны местных китайцев посыпались десятки жалоб на соотечественника с обвинением его во всевозможных преступлениях. В итоге арестованы были не содержатели притонов, а тот, кто пытался расследовать их преступную деятельность.
В начале 1910 г., когда вновь попытались провести учет нелегальных борделей, прокурор Владивостока оказался буквально завален жалобами со стороны китайцев, которые уверяли, что полиция якобы насильно записывает в проститутки их добропорядочных жен. Скандал и расследование дошли до верхов дальневосточной власти, и полицмейстеру Владивостока пришлось оправдываться перед губернатором Приморской области: «Податели жалоб – отнюдь не оскорбленные в своих семейных чувствах люди, а содержатели проституток-китаянок, торговцы живым товаром, снабжавшие им владивостокский рынок разврата».
Женщины легкого поведения должны были встать на учет и получить специальный билет. На фото: группа «безбилетниц», пойманных полицией на Нижегородской ярмаркеVostock Photo ArchiveРазвратные шпионки
На фоне китайских и даже русских притонов японские публичные дома на нашем Дальнем Востоке выглядели весьма благопристойно. Однако и тут вскрылась опасность, но совершенно не от венерических или, как их чаще называли в ту эпоху, «любострастных» болезней. После начала в 1904 году войны с Японией вдруг выяснилось, что многочисленные японские бордели, разбросанные от Забайкалья до Приморья, служат отличной базой для вражеской разведки.
По окончании боев японский бизнес на нашем Дальнем Востоке быстро восстановил свои позиции в сфере легальной проституции, чем вызвал настоящую панику у русского военного командования. В мае 1906 г. военный губернатор Приморской области предупреждал полицию в особом циркуляре, что «много ценных сведений японцы добывают посредством женщин, для чего некоторые жены японских офицеров поступили даже в «дома терпимости», исключительно для этой цели».
Чуть позднее, летом 1908 г., от имени приамурского генерал-губернатора разъясняли для офицеров армии и полиции: «В настоящее время вполне установлено, что большую часть японских подданных, проживающих на Дальнем Востоке, составляют шпионы, скрывающие свою деятельность под видом разнообразных профессий. Из числа профессий, избранных японскими подданными в крае, особенно обращает на себя внимание значительный процент проституток, содержательниц «домов терпимости», их мужей и прислуги. Вред, происходящий от этого рода профессий, еще более возрастает благодаря тому, что японские «дома терпимости» ввиду крайне ограниченного числа таких же русских весьма охотно посещаются воинскими чинами».
В марте 1909 г. комендант гарнизона Николаевска-на-Амуре прямо писал командующему войсками Приамурского военного округа: «Японские публичные дома представляют из себя тайные разведывательные бюро, где разными способами выпытываются у посещающих их армейских чинов разные сведения, так или иначе необходимые японцам о нашей военной жизни».
Даже если сведения о «женах японских офицеров» в качестве работниц борделей были откровенной шпиономанией после проигранной войны, то размах японской проституции на нашем Дальнем Востоке не мог не впечатлять. По статистике 1915 г., даже в Забайкалье, довольно далеком от Страны восходящего солнца, официально работали японские публичные дома – по три в Чите и Сретенске, один в Нерчинске. Такая обширная сеть укоренившихся соотечественников от Байкала до Приморья, конечно же, серьезно облегчала работу японской разведке.
Несмотря на обоснованные подозрения и откровенный испуг, царские генералы так и не смогли решить вопрос с японскими публичными домами на российском Дальнем Востоке. Ограничились лишь просьбой к полиции следить за посещением борделей штабными писарями, пожеланием «взамен японских «домов терпимости» разрешать открывать таковые только русским» и требованием «о каждом закрытом или вновь открытом «доме терпимости» доставлять сведения в Канцелярию для доклада Его Высокопревосходительству генерал-губернатору».
Дело молодых
Даже легализация проституции и вполне искренняя попытка властей наладить ее работу в неких приемлемых рамках не привели к прекращению самых вопиющих ужасов. Какая жуть местами творилась в этой сфере человеческой жизни во времена Достоевского и Чехова, наглядно показывает опубликованный в 1890 г. сборник официальной статистики царского МВД. Один из разделов начинается словами: «Распределение проституток по времени их дефлорирования до и после появления менструаций».
Ровно 130 лет назад среди легальных проституток Российской империи более 10% потеряли девственность до появления у них первых менструаций. Свыше 51% проституток начали заниматься данным ремеслом в возрасте до 18 лет, то есть на три года раньше, чем это дозволялось законом. И эта пугающая статистика относится именно к законной сфере данного бизнеса, страшно представить, какой же ад творился в его нелегальной части.
Общество той эпохи воспринимало разрешенную законом проституцию как неизбежное зло. Например, в 1903 г. медики Владивостока в докладе губернатору Приморской области достаточно жестко и откровенно высказывались по этому поводу: «Терпя проституцию, государство, однако, не относится безразлично к той стороне проституции, которая подрывает народное здравие распространением любострастных болезней. В целях охраны здоровья населения, а отнюдь не в интересах проститутки установлен для этой цели надзор».
Судебная хроника начала XX в. полна сообщениями о коррупционных и уголовных скандалах вокруг легальной и нелегальной проституции. Так, в апреле 1914 г. в Новониколаевске (современном Новосибирске) состоялась выездная сессия Омской судебной палаты, заслушавшая уголовное дело местных «оборотней в погонах» во главе с полицмейстером Висманом. Полицейских судили за «преступные связи с содержателями «домов терпимости», взятки, изнасилования и незаконные штрафы.
Выяснилось, что, несмотря на официальное существование в Новониколаевске семи публичных домов, полиция получала деньги со 113. То есть число подпольных борделей в небольшом, 50-тысячном городе в 16 раз превышало число легальных! Суммы платежей с нелегальных доходили до 300 руб. в месяц, что позволило городскому полицмейстеру только на счетах в банках иметь 120 тыс. руб., это несколько миллионов долларов в современных деньгах.
Кстати, полицмейстер Бернгард Висман, этнический немец из Риги, начинал как вполне честный сыщик, но потом не выдержал соблазнов коррупции. За все художества и крышевание борделей он получил в 1914 г. всего 10 месяцев заключения.
Вопрос о том, насколько легализация проституции в царской России способствовала сокращению уголовных и медицинских проблем, до сих пор остается дискуссионным. Известно, что во Владивостоке после отмены Временным правительством в 1917 г. полицейского надзора за проституцией рост заболеваний сифилисом за следующие пять лет составил 375%. Первая же попытка советской власти закрыть дома терпимости в столице Приморья встретила официальный протест японского консула, серьезно заявившего, что это «нанесет весьма существенный ущерб японской национальной промышленности».