Карате относится к числу наиболее ярких символов Японии. Вот только японским оно стало совсем недавно, и несколько веков назад жители Японских островов вряд ли сочли его японским и вообще не факт, что отнеслись бы к нему положительно.
На самом деле корни карате следует искать в первую очередь в Китае. Впрочем, китайские боевые искусства уходят корнями, скорее всего, в Индию, но в Китае они обрели свой колорит.
Эти колоритные размахивания конечностями с уклоном в смесь мордобоя и философии (на Востоке даже драка – дело тонкое!) со временем добрались и до Японских островов.
Однако вряд ли кому-то там это было особо нужно. Скорее всего, к единоборствам на островах относились примерно так же, как и к кулачному бою на Руси – как к забаве, которую называли «драка на кулачках». Ибо настоящим боем считался бой с оружием – хотя бы палочный.
Примерно так же было и на островах до тех пор, пока в дело не вмешалась внутренняя политика, о чём несколько ниже. Но первоначально китайский мордобой попал на Окинаву – место неспокойное, проходное и кишевшее пиратами.
Сами окинавцы японцами себя не считали, ибо Японию не любили, и постоянно от нее терпели притеснения, параллельно с этим совершая регулярные пиратские набеги на все, до чего могли дотянуться, в т. ч. на Японию. Да и без междоусобиц не обходилось, даром, что страна была небольшой.
Как любые нормальные пираты, ставку они предпочитали делать на владение оружием, а не на размахивание нунчаками и еще более замысловатыми орудиями труда.
Но в середине XV века местный король таки объединил несколько окинавских областей. Зная, что за люди находятся под его властью, он запретил им носить оружие, ибо нефиг. Право таскать подобные «прэдмэты» осталось только у его воинов и знати.
А поскольку свой народец короли Окинавы знали более чем хорошо, то не стали ждать, когда «законопослушные» окинавцы сдадут все колюще-режуще-кромсающе-стреляющее, и устроили «шмон всеокинавского масштаба».
Последний растянулся на несколько десятилетий, и судя по тому, что началось позже, эффект был сомнительный, ибо в начале XVII века остров захватили японцы.
Последние являются блестящим примером инопланетян, которые никак не поймут, что недостаточно одного желания создать империю: нужно еще и иметь имперский менталитет, имперское видение мира, имперскую идею, которая могла бы чем-то кого-то заинтересовать и т. д.
Поэтому оккупировав Окинаву японцы традиционно стали «опускать» местных, свято веря, что однажды их за это полюбят. Параллельно довели до маразма идею разоружения Окинавы.
Маразм обрел следующую законодательную форму: в каждом селении должен быть только один топор и один стальной нож. Причем первый вообще должен быть прикован в центре селения.
Типа, захотел дров наколоть – снеси их на площадь, наколи, да и всего-то делов. Как нарубить дров в лесу, чтобы в деревню доставить, хмурые самураи не подумали. Вероятно, именно тогда окинавцы придумали рубящие удары ребром ладони…
Как бы там ни было, но именно благодаря госмаразму японцев протокарате получило толчок к развитию, ибо оружие у окинавцев по большей части изъяли, а вот «неугомонныйЪ духЪ» изъять запамятовали.
Ситуация для островитян осложнялась тем, что всевозможные бандюки, у которых осталась хоть какая-то заточка, поняли, что теперь могут почти без усилий грабить окинавские деревни, что не вызвало лютой радости у последних.
Далее включился режим «голь на выдумку хитра», и стали создаваться разнообразные «клубы атлетической и оздоровительной гимнастики», где под видом заботы о собственном здоровье, адепты обучались отнимать здоровье чужое.
Кстати, именно тогда изначально китайские боевые искусства, обрели такую характерную для японских единоборств черту, как «победа одним ударом» и стремительность атаки.
Причиной этого стало то, что махать руками-ногами и всяким дрекольем учились в основном для того, чтобы уложить в могилу (желательно именно туда) вооруженного негодяя. Если такого не уложить быстро и неожиданно – он гарантированно порубит адепта китайских единоборств на не менее китайскую лапшу, что обидно.
Неизвестно, донес ли западный ветер на Окинаву слова «северных варваров» о фантастических боевых качествах строительного лома, но окинавцы осознали, что, как ни набивай кулаки, против оружия, да доспехов, они все равно будут не кулаки, а кулачонки, и любой мало-мальски резвый гопник с палкой будет иметь больше шансов на победу.
Пришлось взяться за исследование всего инвентаря, который не «поотымали» зловредные японцы. Сгодилось усё-усё: ручки от жерновов, трехзубые палки-разрыхлялки и, разумеется, серп (что серп и молот через несколько веков застращают полмира, тогда еще не догадывались).
Сгодился окинавцам и небольшой цеп, которым рис молотили – нунчак.
Да так пристрастились мужички этому девайсу, что сейчас эту фиговину ассоциируют с драками, с вечно-живым (словно Ёлка-Ленин-Цой) Брюсом Ли, но уж точно не с гарниром из риса.
Обилие берегов само собой подразумевало развитую культуру рыболовства. Стал-быть лодки, стал-быть весла. А уж весло можно использовать не только, чтобы по водной глади грести, но и для того, чтобы супостат огрёб.
К слову, лопастями научились еще и песочек зачерпывать, да в ясны самурайски очи забрасывать: пусть горюшка хлебнут.
Не знаю, как там у окинавцев дела с женами обстояли, но как-то подозрительно быстро они уяснили, что скалка и поварешка в умелых руках могут быть оружием массового поражения.
Вероятно, когда-то не один окинавский пират, пропив очередную добычу с другими «джильтменами удачи», наматывал круги вокруг хижины, прикрывая крышкой от кастрюли тощую задницу в элегантной набедренной повязке.
А как еще спастись от неумолимого гнева жены с гигантской поварешкой наперевес?
Семейные неурядицы грозных пиратов пригодились в Эпоху Перемен, и крышка от кастрюли с большой поварешкой превратились в щит с дубинкой. Причем иногда щит был даже не крышкой, а большим черепашьим панцирем.
Вероятно, не один самурай завязал с сакэ, когда видел, что на него движется не грозный противник, а какой-то окинавский «Цирк имени Джеки Чана», вооруженный черепахами, большими ложками и элементами кухонных сервизов.
Наверное, именно тогда самураи и придумали харакири, ибо, потерпев поражение от циркачей, срамоту и в самом деле можно было смыть разве что, уйдя в нирвану.
Интересно, что тогда это никаким карате не считалось. Вряд ли кто-то вообще задумывался о том, как все это назвать. Ситуация несколько изменилась в XVIII веке, когда один местный мастер по имени Сакугава, решил обогатить местные разношерстные традиции «боевым шаолинем», который он изучал, ясен пень, в Китае.
На родине он честно назвал сие дело «карате ибн Сакугава». Честность заключалась в том, что «кара» тога переводилось как «китайская», а «те» – «как «рука».
Но потом кто-то решил заменить один иероглиф на другой, звучащий так же. Так «китайская рука» стала «пустой рукой».
Все это было замылено демагогией философией, но суть в том, что так звучало куда патриотичнее. Ибо как раз в ту пору отношения между японцами и китайцами в очередной раз сложились хуже некуда, поэтому в Стране Восходящего Солнца стало неприличным упоминать о том, что Япония хоть чем-то обязана Поднебесной.
Окончательно же название «карате» закрепилось только перед началом Второй мировой войны, когда в Японии пошел лютый спрос на «свои» корни, и стало пиариться все что можно, даже если оно было и не особо японским.
Так было и в случае с этим единоборством, мировую известность которое, кстати, получило благодаря германо-китайцу Брюсу Ли, американцу Чаку Норрису, бельгийцу Ван Дамму и шведу Дольфу Лундгрену.
Даже легендарный отец кёкусинкай-карате Масутацу Ояма, и тот на самом деле – знатный кореец Чхве Ёнъи, закосивший под японца, чтобы избавиться от преследований со стороны последних. Только какое это имеет значение, если карате является «Истинно Японским Боевым Искусством»?
На самом деле корни карате следует искать в первую очередь в Китае. Впрочем, китайские боевые искусства уходят корнями, скорее всего, в Индию, но в Китае они обрели свой колорит.
Эти колоритные размахивания конечностями с уклоном в смесь мордобоя и философии (на Востоке даже драка – дело тонкое!) со временем добрались и до Японских островов.
Однако вряд ли кому-то там это было особо нужно. Скорее всего, к единоборствам на островах относились примерно так же, как и к кулачному бою на Руси – как к забаве, которую называли «драка на кулачках». Ибо настоящим боем считался бой с оружием – хотя бы палочный.
Примерно так же было и на островах до тех пор, пока в дело не вмешалась внутренняя политика, о чём несколько ниже. Но первоначально китайский мордобой попал на Окинаву – место неспокойное, проходное и кишевшее пиратами.
Сами окинавцы японцами себя не считали, ибо Японию не любили, и постоянно от нее терпели притеснения, параллельно с этим совершая регулярные пиратские набеги на все, до чего могли дотянуться, в т. ч. на Японию. Да и без междоусобиц не обходилось, даром, что страна была небольшой.
Как любые нормальные пираты, ставку они предпочитали делать на владение оружием, а не на размахивание нунчаками и еще более замысловатыми орудиями труда.
Но в середине XV века местный король таки объединил несколько окинавских областей. Зная, что за люди находятся под его властью, он запретил им носить оружие, ибо нефиг. Право таскать подобные «прэдмэты» осталось только у его воинов и знати.
А поскольку свой народец короли Окинавы знали более чем хорошо, то не стали ждать, когда «законопослушные» окинавцы сдадут все колюще-режуще-кромсающе-стреляющее, и устроили «шмон всеокинавского масштаба».
Последний растянулся на несколько десятилетий, и судя по тому, что началось позже, эффект был сомнительный, ибо в начале XVII века остров захватили японцы.
Последние являются блестящим примером инопланетян, которые никак не поймут, что недостаточно одного желания создать империю: нужно еще и иметь имперский менталитет, имперское видение мира, имперскую идею, которая могла бы чем-то кого-то заинтересовать и т. д.
Поэтому оккупировав Окинаву японцы традиционно стали «опускать» местных, свято веря, что однажды их за это полюбят. Параллельно довели до маразма идею разоружения Окинавы.
Маразм обрел следующую законодательную форму: в каждом селении должен быть только один топор и один стальной нож. Причем первый вообще должен быть прикован в центре селения.
Типа, захотел дров наколоть – снеси их на площадь, наколи, да и всего-то делов. Как нарубить дров в лесу, чтобы в деревню доставить, хмурые самураи не подумали. Вероятно, именно тогда окинавцы придумали рубящие удары ребром ладони…
Как бы там ни было, но именно благодаря госмаразму японцев протокарате получило толчок к развитию, ибо оружие у окинавцев по большей части изъяли, а вот «неугомонныйЪ духЪ» изъять запамятовали.
Ситуация для островитян осложнялась тем, что всевозможные бандюки, у которых осталась хоть какая-то заточка, поняли, что теперь могут почти без усилий грабить окинавские деревни, что не вызвало лютой радости у последних.
Далее включился режим «голь на выдумку хитра», и стали создаваться разнообразные «клубы атлетической и оздоровительной гимнастики», где под видом заботы о собственном здоровье, адепты обучались отнимать здоровье чужое.
Кстати, именно тогда изначально китайские боевые искусства, обрели такую характерную для японских единоборств черту, как «победа одним ударом» и стремительность атаки.
Причиной этого стало то, что махать руками-ногами и всяким дрекольем учились в основном для того, чтобы уложить в могилу (желательно именно туда) вооруженного негодяя. Если такого не уложить быстро и неожиданно – он гарантированно порубит адепта китайских единоборств на не менее китайскую лапшу, что обидно.
Неизвестно, донес ли западный ветер на Окинаву слова «северных варваров» о фантастических боевых качествах строительного лома, но окинавцы осознали, что, как ни набивай кулаки, против оружия, да доспехов, они все равно будут не кулаки, а кулачонки, и любой мало-мальски резвый гопник с палкой будет иметь больше шансов на победу.
Пришлось взяться за исследование всего инвентаря, который не «поотымали» зловредные японцы. Сгодилось усё-усё: ручки от жерновов, трехзубые палки-разрыхлялки и, разумеется, серп (что серп и молот через несколько веков застращают полмира, тогда еще не догадывались).
Сгодился окинавцам и небольшой цеп, которым рис молотили – нунчак.
Да так пристрастились мужички этому девайсу, что сейчас эту фиговину ассоциируют с драками, с вечно-живым (словно Ёлка-Ленин-Цой) Брюсом Ли, но уж точно не с гарниром из риса.
Обилие берегов само собой подразумевало развитую культуру рыболовства. Стал-быть лодки, стал-быть весла. А уж весло можно использовать не только, чтобы по водной глади грести, но и для того, чтобы супостат огрёб.
К слову, лопастями научились еще и песочек зачерпывать, да в ясны самурайски очи забрасывать: пусть горюшка хлебнут.
Не знаю, как там у окинавцев дела с женами обстояли, но как-то подозрительно быстро они уяснили, что скалка и поварешка в умелых руках могут быть оружием массового поражения.
Вероятно, когда-то не один окинавский пират, пропив очередную добычу с другими «джильтменами удачи», наматывал круги вокруг хижины, прикрывая крышкой от кастрюли тощую задницу в элегантной набедренной повязке.
А как еще спастись от неумолимого гнева жены с гигантской поварешкой наперевес?
Семейные неурядицы грозных пиратов пригодились в Эпоху Перемен, и крышка от кастрюли с большой поварешкой превратились в щит с дубинкой. Причем иногда щит был даже не крышкой, а большим черепашьим панцирем.
Вероятно, не один самурай завязал с сакэ, когда видел, что на него движется не грозный противник, а какой-то окинавский «Цирк имени Джеки Чана», вооруженный черепахами, большими ложками и элементами кухонных сервизов.
Наверное, именно тогда самураи и придумали харакири, ибо, потерпев поражение от циркачей, срамоту и в самом деле можно было смыть разве что, уйдя в нирвану.
Интересно, что тогда это никаким карате не считалось. Вряд ли кто-то вообще задумывался о том, как все это назвать. Ситуация несколько изменилась в XVIII веке, когда один местный мастер по имени Сакугава, решил обогатить местные разношерстные традиции «боевым шаолинем», который он изучал, ясен пень, в Китае.
На родине он честно назвал сие дело «карате ибн Сакугава». Честность заключалась в том, что «кара» тога переводилось как «китайская», а «те» – «как «рука».
Но потом кто-то решил заменить один иероглиф на другой, звучащий так же. Так «китайская рука» стала «пустой рукой».
Все это было замылено демагогией философией, но суть в том, что так звучало куда патриотичнее. Ибо как раз в ту пору отношения между японцами и китайцами в очередной раз сложились хуже некуда, поэтому в Стране Восходящего Солнца стало неприличным упоминать о том, что Япония хоть чем-то обязана Поднебесной.
Окончательно же название «карате» закрепилось только перед началом Второй мировой войны, когда в Японии пошел лютый спрос на «свои» корни, и стало пиариться все что можно, даже если оно было и не особо японским.
Так было и в случае с этим единоборством, мировую известность которое, кстати, получило благодаря германо-китайцу Брюсу Ли, американцу Чаку Норрису, бельгийцу Ван Дамму и шведу Дольфу Лундгрену.
Даже легендарный отец кёкусинкай-карате Масутацу Ояма, и тот на самом деле – знатный кореец Чхве Ёнъи, закосивший под японца, чтобы избавиться от преследований со стороны последних. Только какое это имеет значение, если карате является «Истинно Японским Боевым Искусством»?