«Новый тип советского руководителя» экспериментирует
В середине 1960-х гг. американский Newsweek написал о человеке, недавно занявшем кресло премьер-министра СССР: «Косыгин — новый тип советского руководителя, не столько идеолог, сколько практик… Человек такого типа мог бы возглавить крупную корпорацию вроде «Форда» или «Дженерал моторс», но не кажется способным руководить политической партией. (…) Пристрастие Косыгина к логике будет, несомненно, полезно для русской экономики». Журналисты попали «в яблочко». Конечно, Косыгин верил в социалистическую идею — ещё с тех пор, как в 17-летнем возрасте стоял в рядах Красной армии против белой гвардии. Но он сам о себе говорил, что он не политик, а инженер, экономист, человек дела.
А дела у советской экономики, привязанной к идеологическим догмам, шли неважно. Товарный дефицит, низкая эффективность сельского хозяйства, последствия «хрущёвского волюнтаризма», дилетантизм партийных функционеров, нерациональное использование производственных фондов, замедлившиеся темпы роста, отставание от ведущих индустриальных стран… Становилось ясно, что так не только обещанного коммунизма к 1980 г. не достичь, но и соревнование с США не выиграть. Требовались реформы.
Алексей Николаевич Косыгин (1904 — 1980) к 1960-м годам лучше всех в руководстве КПСС знал особенности советской экономики, обладал самым богатым опытом. В 1920-е гг. занимался потребительской кооперацией, в 1930-е гг. окончил Ленинградский текстильный институт и возглавил фабрику «Октябрьская», а затем и наркомат текстильной промышленности СССР. В годы войны занимался эвакуацией предприятий, снабжением фронта, участвовал в создании «дороги жизни» в блокадный Ленинград. После Победы Косыгин управлял торговлей и лёгкой промышленностью, министерством финансов СССР, а затем — пищевой промышленностью и производством товаров народного потребления, представлял Советской Союз в СЭВ. Наконец, в октябре 1964 г. назначен Председателем Совета министров СССР. В 1968 г. выступал против вторжения советских войск в Чехословакию, в 1979 г. протестовал против участия советской армии в войне в Афганистане.
К тому времени экономисты СССР (Е. Либерман, В. Немчинов и др.) уже несколько лет дискутировали, как решить ключевые проблемы, характерные для плановой экономики (отсутствие конкуренции и самостоятельности предприятий), не отменяя при этом её социалистическую суть. Пока теоретики искали лучший из возможных вариантов, Косыгин начал эксперимент на Энгельсском комбинате химического волокна. Главным показателем эффективности комбината сделали прибыль (вместо объёма продукции), позволили руководству самому распоряжаться ресурсами предприятия, а также решать, как потратить часть прибыли, и что особенно важно — разрешалось выделять часть этих денег на повышение зарплат и премии. За пару лет комбинат преобразился. Работников получилось по-настоящему вдохновить, пряник оказался эффективнее кнута. Главный инженер комбината В. Гусев вспоминал: «Впервые мы, начальники цехов, инженеры, бригадиры, рабочие, почувствовали, что стали единым коллективом, заинтересованным в результатах своего труда. У предприятия появились деньги и их начали считать. Появились совершенно новые вопросы: что делать с прибылью?» Прибыль пустили на новое оборудование, научные исследования и бытовые потребности полутора тысяч работников и их семей: построили жильё (700 тыс. кв. м.), кинотеатр, магазины, больницу, 12 детских садов, три училища и оздоровительный лагерь. Людей обучали новым методам работы, совершенствовалось производство.
Государство ослабляет хватку
Успешный эксперимент повторили затем ещё на нескольких десятках фабрик, и везде перевод «на прибыль» показывал отличный результат. Косыгин преодолел сопротивление консерваторов в партийной верхушке, которые возражали против использования буржуазных методов управления (т.е. работы ради прибыли и денег, а не блага трудящихся), и с одобрения Л. И. Брежнева начал в 1965 г. свою реформу. Сентябрьский пленум ЦК КПСС поддержал его проект. На пленуме советский премьер докладывал: «Крайне важно своевременно учитывать меняющуюся хозяйственную обстановку, маневрировать ресурсами, умело увязывать (…) производство с возросшими потребностями и со спросом населения, быстро внедрять научно-технические достижения в производство (…). Всё это может быть достигнуто лишь тогда, когда централизованное плановое руководство будет сочетаться с хозяйственной инициативой предприятий и коллективов, с усилением экономических рычагов и материальных стимулов развития производства…» Иными словами, государственная машина, которая не могла вовремя реагировать на динамику спроса и оперативно управлять сложной дифференцированной индустрией, готова была наконец отпустить вожжи и использовать капиталистическую по духу мотивацию работников — деньги.
Пленум принял решение сократить разные плановые показатели, заменив их показателями рентабельности и объёмами не произведённой, а реализованной продукции, и широко применять премии и кредиты. Если прежде Госплан спускал перечень продукции, которую необходимо произвести, отныне предприятия (особенно в сфере товаров народного потребления) сами могли планировать производство «с учётом заказов потребителей». От прибыльности фабрики или завода зависели фонды материального поощрения (т.е. зарплат и премий), развития производства и фонды строительства жилья. Хорошо трудится коллектив, снижает себестоимость продукции и много её продаёт — получит новые дома, пансионаты, путёвки в санатории и премии, плохо — не получит. Нашлось и идеологическое обоснование реформы — тезис Ленина о том, что социалистическое предприятие тоже должно приносить прибыль.
Далеко не всё из запланированного Косыгиным удалось реализовать, но многое. Да, Госплан и другие регулирующие ведомства часто нарушали права предприятий, да, на местах не все понимали замысел реформы и рационально распоряжались прибылью, но успехи советской экономики впечатляли. Восьмая пятилетка (1966 — 1970 гг.) вошла в историю СССР как «золотая», это был грандиозный успех: рентабельность промышленности выросла с 13 до 21,3%, экономический рост достигал 7% в год, национальный доход вырос на 41%, промышленное производство — на 50%, сельскохозяйственное — на 21%. Росли доходы населения (на 33%), продолжалось массовое жилищное строительство, появились годовые премии, в продажу поступили «Жигули», стало в разы больше телевизоров и радиоприёмников, холодильников, одежды и обуви, страна перешла на пятидневную рабочую неделю. Было построено около 1900 новых предприятий, в том числе ВАЗ и несколько крупных электростанций — Красноярская ГРЭС, Приднепровская ГРЭС, Братская и Саратовская ГЭС.
А. Н. Косыгин ещё в 1920-е гг. убедился в эффективности предпринимательской инициативы и спроса как регулятора экономики — когда служил в кооперации и видел успехи НЭПа. Впоследствии он побывал в Англии, видел, как работает рыночная экономика в Югославии, и понял, что в социалистическую экономику тоже надо внедрять элементы рынка.
Не могло обойтись и без ложки дёгтя: гнавшиеся за прибылью предприятия порой завышали цены, сокращали производство низкорентабельной (но тоже нужной потребителю) продукции, а рост зарплат усугублял дефицит — предложение не поспевало за платёжеспособным спросом. Но все эти минусы с лихвой компенсировались успехами реформы.
Политическое решение
За пять лет почти все предприятия страны перевели на новую систему, но этого срока было мало, чтобы достичь главного — перейти к интенсивному экономическому росту, к наукоёмкой индустрии, к экономике, в которой сравнительно небольшая доля продукции производится по госзаказу. Реформы надо было продолжать, по сути, двигаясь постепенно к экономике смешанного типа, как это сделал в 1980-е гг. Китай под руководством Дэна Сяопина, — ещё не вполне рыночной, но уже и не плановой. Да, Суслову или ещё какому-нибудь идеологу пришлось бы поискать в пятидесяти семи томах собрания сочинений Ленина цитаты, оправдывающие отступление от командно-административной системы, но нашли бы — это они умели… В конце концов, сам Ленин когда-то начал «новую экономическую политику», допустил и частную инициативу, и товарно-денежные отношения, и даже (о Маркс!) эксплуатацию труда.
Однако в 1971 г. Брежнев внезапно прекратил преобразования Косыгина (без объяснения причин), и через какое-то время все начинания премьера свернули. Показатели прибыли и реализованной продукции заменили на плановый показатель производительности труда, фонды материального стимулирования трудовых коллективов ограничили, и экономический рост замедлился. Результаты получились вполне ожидаемые. Новая научно-техническая революция уже в 1970-е гг. оставила советскую экономику далеко позади мировых лидеров — США, Японии, ФРГ, Великобритании… По-прежнему изматывала СССР гонка вооружений: около 20% национального дохода уходило на нужды обороны. От краха тогда спасал экспорт энергоресурсов. В 1965 — 1970 гг. было построено 35,6 тыс. км газо- и нефтепроводов, Косыгин продолжал развитие газовой промышленности и нефтедобывающей отрасли до самой отставки в 1980 г. В значительной степени Россия до сих пор живёт этим наследием.
Решение Брежнева прекратить реформы объясняется не его идейной приверженностью плановой экономике, не подлинным догматизмом. Это был чисто политический шаг. Генсек и другие консерваторы боялись утратить тотальное управление экономикой, боялись дать слишком много прав, слишком далеко зайти по пути внедрения рыночных инструментов. Большое влияние на сворачивание косыгинских преобразований оказала «Пражская весна». Экономические реформы в социалистической Чехословакии привели к событиям 1968 г., к росту запроса на политические свободы вслед за обретением свобод экономических. Советские лидеры опасались, что это же случится и в СССР, если продолжать поощрять инициативу «снизу». Тем более, что в 1970-е гг. Брежнев легко мог себе это позволить — зачем рисковать, если рост доходов от продажи нефти и пятикратное увеличение экспорта позволяют компенсировать за счёт нефтедолларов недостатки плановой экономики… Если что-то не производится, это всегда можно купить за рубежом, преобразования не нужны. Вот так экономика и скатилась в «застой», а СССР упустил свой исторический шанс на эволюцию социально-экономической модели без потрясений. Страх потери власти снова — не в первый и не в последний раз в русской истории — взял верх над разумом, над интересами страны. Власть Брежнев сохранил и правил до самой смерти. А Россия двинулась дальше по пути к катастрофе, позору и смуте.